Вавилон - Ребекка Ф. Куанг

не подходят для такой строгой учебы, какой требует академическая жизнь».

Он вспомнил английские фразы, которые невольно всплывали в его памяти, пока он наблюдал за весельем; фразы из песен и стихотворений, смысл которых он не совсем понимал, но которые выглядели и звучали правильно — и, возможно, именно это и есть поэзия? Смысл через звук? Через написание? Он не мог вспомнить, просто ли он подумал об этом, или он задавал этот вопрос вслух каждому, кто попадался ему на пути, но он обнаружил, что поглощен вопросом «Что такое светлая фантазия?»

И он вспомнил, как глубокой ночью сидел на лестнице с Летти, которая безудержно рыдала ему в плечо. Я хочу, чтобы он увидел меня, — повторяла она сквозь икоту. Почему он не хочет меня видеть? И хотя Робин мог придумать множество причин — потому что Рами был в Англии смуглым человеком, а Летти — дочерью адмирала; потому что Рами не хотел, чтобы его застрелили на улице; или потому что Рами просто не любил ее так, как она его, и она ошибочно принимала его общую доброту и показное радушие за особое внимание, потому что Летти была из тех девушек, которые привыкли и всегда ожидали особого внимания, — он знал, что лучше не говорить ей правду. Летти нужен был не честный совет, а кто-то, кто утешит и полюбит ее и даст ей если не внимание, которого она жаждала, то хоть какое-то его подобие. Поэтому он позволил ей всхлипывать, прижимаясь к нему, промокая слезами рубашку спереди, и поглаживал ее по спине, бездумно бормоча, что не понимает — неужели Рами был дураком? Что в ней не нравилось? Она была великолепна, великолепна, ей позавидовала бы сама Афродита — действительно, сказал он, она должна чувствовать себя счастливой, что ее еще не превратили в муху. Это заставило Летти хихикнуть, что несколько остановило ее плач, и это было хорошо; это означало, что он сделал свою работу.

У него было странное ощущение, что он исчезает, когда говорит, исчезает на фоне картины, изображающей историю, которая, должно быть, стара как история. И, возможно, дело было в выпивке, но его завораживало то, как он словно уплывал за пределы себя, наблюдая с навеса, как ее икающие всхлипы и его бормотание смешиваются, плывут и превращаются в струйки конденсата на холодных витражных стеклах.

К тому времени, когда вечеринка закончилась, все они были очень пьяны — кроме Рами, который все равно был пьян от усталости и смеха, — и это была единственная причина, по которой казалось хорошей идеей побродить по кладбищу за Сент-Джайлсом, выбрав длинный путь на север, туда, где жили девушки. Рами пробормотал тихое ду"а, и они прошли через ворота. Сначала это казалось большим приключением: они спотыкались друг о друга, смеялись, обходя надгробия. Но потом воздух, казалось, очень быстро изменился. Тепло уличных фонарей померкло, тени от надгробий вытянулись в длину и сместились, как бы скрывая присутствие некоего существа, которое не хотело их там видеть. Робин почувствовала внезапный, леденящий душу страх. Прогулка по кладбищу не была запрещена, но внезапно вторжение на территорию кладбища в таком состоянии показалось ему ужасающим нарушением.

Рами тоже почувствовал это.

— Давайте поторопимся.

Робин кивнул. Они стали быстрее пробираться среди надгробий.

— Не надо было выходить сюда после Магриба, — пробормотал Рами. — Надо было послушать маму...

— Подождите, — сказала Виктория. — Летти все еще... Летти?

Они обернулись. Летти отстала на несколько рядов. Она стояла перед надгробием.

— Смотри. — Она указала, ее глаза расширились. — Это она.

— Кто — она? — спросил Рами.

Но Летти только стояла и смотрела.

Они отступили назад, чтобы присоединиться к ней перед обветренным камнем. Эвелина Брук, гласила надпись. Любимая дочь, ученая. 1813-1834.

— Эвелина, — сказал Робин. — Это...

— Иви, — сказала Летти. — Девушка с письменным столом. Девушка со всеми парами совпадений в книге учета. Она мертва. Все это время. Она мертва уже пять лет.

Внезапно ночной воздух стал ледяным. Томительное тепло портвейна испарилось вместе со смехом; теперь они были трезвы, холодны и очень напуганы. Виктория поплотнее натянула платок на плечи.

— Как ты думаешь, что с ней случилось?

— Вероятно, что-то обыденное. — Рами предпринял мужественную попытку развеять мрак. — Возможно, она заболела, или с ней произошел несчастный случай, или она переутомилась. Может быть, она пошла на каток без шарфа. Может быть, она так увлеклась своими исследованиями, что забыла поесть.

Но Робин подозревал, что смерть Иви Брук была связана с чем-то большим, чем обычная болезнь. Исчезновение Энтони почти не оставило следов на факультете. Профессор Плэйфер, казалось, уже забыл о его существовании; он не проронил ни слова об Энтони с того дня, как объявил о его смерти. Тем не менее, он хранил рабочий стол Эви нетронутым в течение пяти лет.

Эвелина Брук была кем-то особенным. И здесь произошло что-то ужасное.

— Пойдем домой, — прошептала Виктория через некоторое время.

Должно быть, они пробыли на кладбище уже довольно долго. Темное небо медленно уступало место бледному свету, прохлада сгущалась в утреннюю росу. Бал закончился. Последняя ночь семестра закончилась, уступив место бесконечному лету. Не говоря ни слова, они взяли друг друга за руки и пошли домой.

Глава пятнадцатая

Когда дни приобретают более мягкий свет, и яблоко, наконец, висит на дереве по-настоящему законченным и безучастно-спелым,

И тогда наступят самые тихие, самые счастливые дни из всех!

Уолт Уитмен, «Дни Халкиона».

На следующее утро Робин получил свои экзаменационные оценки (с отличием по теории перевода и латыни, с отличием по этимологии, китайскому и санскриту), а также следующую записку, напечатанную на плотной кремовой бумаге: Совет бакалавров Королевского института перевода рад сообщить вам, что вы приглашены продолжить обучение в качестве бакалавра на следующий год.

Только когда документы оказались у него в руках, все стало реальным. Он сдал; они все сдали. По крайней мере, еще год у них был дом. У них была оплаченная комната и питание, постоянное пособие и доступ ко всем интеллектуальным богатствам Оксфорда. Их не заставят покинуть Вавилон. Они снова могли спокойно дышать.

Оксфорд в июне был жарким, липким, золотым и прекрасным. У них не было срочных летних заданий — они могли продолжать исследования по своим независимым проектам, если хотели, хотя в целом недели между окончанием Тринити и началом следующего