Платформа - Роджер Леви

На пути бизнеса постоянно вставали помехи, но серьезных среди них не было. То, что создало Пеллонхорка, создало и подражателей, но он был самым успешным, и к тому же то, что его породило, скорее всего, было уникальным совпадением исключительных элементов.

И я не слеп – и не был слеп – по отношению к тому, что являлся необходимой частью его замысла. Все держалось на моем уме. Раньше я обманывал себя, думая, что готовлюсь уничтожить его отца, а теперь говорил себе, что сдерживаю Пеллонхорка. Без моего влияния, убедил я себя, случилось бы невероятное кровопролитие.

Но в реальности, стоило мне на мгновение отвлечься от Этажа, я признавался себе, что боюсь своего друга больше, чем прежде боялся Итана Дрейма.

После того дня в особняке я никогда не говорил с ним о его отце и никогда не упоминал Лигата. Лигату не могло достаться легкой смерти, и было очевидно, что даже если Итан Дрейм не истек кровью там, где мы его оставили, Пеллонхорк обрушил на него давно ожидаемое возмездие за то, как ужасно он обращался с сыном.

Постепенно моя жизнь успокаивалась. Дружба с Пайревой становилась все крепче. Ей часто требовалась моя помощь, хотя обычно было ясно, что на самом деле она знает, что делать. Однажды мы ушли с работы вместе и тем же вечером переспали, а после стали все чаще встречаться за пределами Этажа. Наши отношения довольно быстро переросли из малозначимых для меня в очевидные для окружающих. Я, должно быть, оказался последним, кто осознал их подлинную глубину.

Все это время границы города подбирались к дому, который строил Итан Дрейм. В конце концов его накрыл городской щит, и Пеллонхорк переехал туда. Это событие освещалось по всей Песни и обозначило всесистемное признание его силы и влияния. Пеллонхорка называли успешным бизнесменом и предпринимателем. Обо мне тоже говорили – как о его неразлучном друге и партнере. Было и одно упоминание обо мне как о «сером кардинале», которое меня обеспокоило, и я сделал так, чтобы его убрали.

В жизни Пеллонхорка тоже были женщины, хотя долго не продержалась ни одна – в том или ином смысле. Он начинал заговаривать о вечности своей империи. И еще говорил о смерти в общем и о своей собственной, хотя особенного внимания я этому не уделял.

Мое кружево становилось все сложнее, и моя жизнь с Пайревой тоже. Пеллонхорк никогда о ней не упоминал, хотя я был уверен, что он знает о нашей близости.

Мой отец и Итан Дрейм всегда пользовались преимуществами разных законов на разных планетах, как делали и законопослушные бизнесмены, хотя диапазон их средств был уже нашего. Но Пеллонхорк пошел дальше, включая в свою организацию законодателей, чиновников и политиков. Дарил им деньги и прислушивался к ним. Когда у них возникали проблемы, эти проблемы решались за них. «Рад помочь». «Мы же друзья». Он ничего не требовал взамен, а потом просил их о маленьких, незначительных услугах, что им льстило, а затем – об услугах более щепетильных, за которые хорошо вознаграждал. И в конце концов они обнаруживали, что более крупные услуги оказывать не так и сложно, а награды за них значительны. А еще обнаруживали, что те люди из их окружения, которые могли бы воспротивиться некоторым из этих услуг, либо не противились, либо больше не существовали.

Пеллонхорк был в таких делах экспертом. Когда он хотел казаться остроумным, то называл себя дарвиновцем. Возможно, если бы меня не было, организация не продержалась бы так долго или не стала бы такой огромной. Но я следил, чтобы то, что мы делали, не угрожало стабильности в Системе. Скорее, наоборот, мы способствовали торговле и коммуникации. Никого не одолевала излишняя алчность – то есть одолевала, конечно же, многих, но никто из них не выживал. Организация была не паразитом Системы. Она была ее симбионтом.

Единственной угрозой всему этому была Песнь, переполненная фактами, выдумками и слухами. Информации там было почти столько же, сколько порнографии.

Оценить качество Песенной информации было невозможно. Были места, где ее просеивали и классифицировали как надежную или нет, но никто никогда не пытался исправить положение.

Наша организация росла. Только неназываемая планета оставалась вне пределов досягаемости, и меня это устраивало, потому что угрозы она не представляла. Обычно наши операции проходили успешно. Порой неудачные решения вызывали реакцию со стороны администрации или антикоррупционного комитета, и те действия, которые мы вынуждены были предпринять, задерживали нас или стоили нам нескольких человек. Но всегда находились другие люди. Всегда были жадность и страх.

Когда мне не спалось, а это случалось все чаще, я блуждал по Песни. Умственные силы у меня были неисчерпаемы. Песнь была огромным морем: здесь – бурлящим, там – спокойным, со своими глубинами и отмелями. Я качался на ее волнах часами. Я размещал где-нибудь частицу ложной информации и добавлял комментарии с одобрениями, поддержкой и подтверждениями, и подстраивал параметры использования Песни, чтобы эта информация становилась заметнее. А потом откидывался в кресле и наблюдал за происходящим.

Ночь за ночью я играл с Песнью. Заметив, что после порно самой популярной темой было здоровье, я нырнул в этот омут. Люди верили почти всем моим вбросам, стоило только изобрести подробности и подкрепить их парой краденых и адаптированных историй из чужой жизни. Чем больше медики что-то опровергали и отрицали – убедительно и с помощью фактов – тем больше их обвиняли в сокрытии правды. Новостники, заинтересованные только в рекламе, которую привлекали их сообщения, популяризировали мнение, что слухи могут оказаться реальностью.

День за днем, и неустанно, я работал. Забивал голову анализом, игнорировал реалии имплементации. Я обнаружил, что использую это слово в разговорах с Пеллонхорком. «Нам нужно имплементировать вот это».

Организация становилась все могущественнее. Я женился на Пайреве.

КлючСоб 32: счастье и ад

О моя Пайрева. Я начал чувствовать себя иначе. Я снова начал чувствовать. Мы на два дня покинули Этаж и проводили время в Виртуа. Это было странно. До этого я никогда не был вне Этажа больше одного дня. На второе утро мы проснулись, и она оседлала мои бедра и спросила:

– Как тебе, Алеф?

– Я люблю тебя, – сказал я.

Она рассмеялась. Ее смех напоминал включение монитории своим нарастающим, ширящимся звоном. После того как мы впервые занялись сексом, она задала мне тот же вопрос – «Как тебе?» – и я рассказал ей, как долго это продлилось (четыре секунды) и сколько толчков я сделал, прежде чем достигнуть разрядки (почти два). С тех пор я научился отвечать «Я люблю тебя» каждый раз, когда был в чем-то не уверен и готов уйти в статистику. Она сказала мне, что ей приятно слышать эти слова независимо от того, почему я их произношу. Я также научился держаться дольше и узнал, что количество толчков не настолько важно, как другие вещи, которым обучила меня Пайрева.

Она сказала:

– И я люблю тебя, Алеф, мой альфа, мой мужчина номер один.

Мы гуляли вместе. Она сказала, что я должен ее понимать, а я ответил, что понимаю.