📚 Hub Books: Онлайн-чтение книгКлассикаСобрание сочинений - Влас Михайлович Дорошевич

Собрание сочинений - Влас Михайлович Дорошевич

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 80 81 82 83 84 85 86 87 88 ... 344
Перейти на страницу:
весной 1899 года побоев с переломом рёбер задержанному крестьянину Воздухову, который не приходя в сознание, умер. Били его ногами, книгой, кулаками. Избитого бросили в камеру. Первые трое из поименованных подсудимых приговорены палатой в каторжные работы на четыре года».

Газетная телеграмма.

Трое нижегородских полицейских приговорены к 4 годам каторги.

Для них это приговор к смертной казни, и притом мучительнейшей.

Каторга ненавидит полицию.

Воров, грабителей, убийц, самих когда-то «допрашивали» в участках, и когда к ним попадает полицейский, они «припоминают».

На Сахалине, проходя мимо одной из тюрем, я услыхал отчаянные вопли.

— С хородовым ихрают! — объяснил мне с улыбкой «стрёмщик», стоявший на страже у дверей.

В другой раз мне пришлось видеть, как «играли с городовым».

«Игрок» Василий Петрович выиграл большое состояние, — рублей восемьдесят.

Весь «номер» тюрьмы был поставлен вверх ногами.

Старый «бабай», татарин, целый день не закрывал своего «майдана».

Стоял у раскрытого ящика с картами, папиросами, варёными яйцами, ситником, жареным мясом:

— Можэт, Васыл Петрович что потрэбует.

Василий Петрович лежал на нарах и уже скучал.

Около него суетились, вертелись, егозили голодные «жиганы», выдумывая, чем бы ещё развлечь Василия Петровича.

Водку Василий Петрович пил и других потчевал.

На гармонике ему играли.

Картинки он у Балада, тюремного художника-кавказца, покупал и рвал.

«Хама», как собаку, кормил.

«Хам», умирающий с голода, из продувшихся в лоск «жиганов», проигравший свой паёк за три месяца вперёд, стоял на четвереньках.

Василий Петрович плевал на хлеб, кидал ему.

— Пиль!

«Хам» должен был ловить налёту непременно ртом и радостно лаять, к удовольствию всего «номера».

Но и эта игра Василию Петровичу надоела:

— Пшёл к чёрту!

Он лежал и скучал.

Что бы такое выдумать?

— Сенька! — улыбнулся ленивой улыбкой Василий Петрович.

Нашёл!

— Сенька, как тебя в полиции дули? А?

Сенька, поджарый жиган, ожил, подскочил, тряхнул головой и осклабился всей мордой:

— Жестоко дули-с, Василий Петрович! Так точно!

— А ну-ка-сь, расскажи!

При этих словах арестант, лежавший неподалёку на нарах, потихоньку встал и пошёл к выходу.

Но сидевший на краю нар «парашечник» вскочил, загородил дорогу:

— Куда?

— Стой, брат, стой! — рассмеялись другие арестанты и подтолкнули его поближе к Василию Петровичу, — послухай!

Это был бывший городовой, сосланный в каторгу за то, что повесил жену.

— За что ж тебя дули? — как будто бы удивлялся Василий Петрович.

— Стало быть, допрашивали! — отвечал весело Сенька. — По случаю ложек!

— В участке, значит?

— Так точно, в участке. Иду, стало быть, по Хитрову рынку, а меня и — цап, забрали и посадили в каталажку. А наутро приходит г. околоточный надзиратель. «Так и так, винись, значит, где серебряны ложки? Твоих рук дело!» — «Дозвольте, — говорю, — ваше высокоблагородиё! Явите такую начальническую милость! Отродясь ложек в глаза не видывал!» — «Не видывал — гыть, — раскурицын ты, курицын сын! Так ты у меня по-другому заговоришь!» Да кэ-экс развернётся, по уху меня — хле-есть!

— Да ну?

— Свету не взвидел! Сейчас сдохнуть!

— Да как же он тебя так?

— Да вот этаким манером-с!

Сенька подскочил к бывшему городовому, развернулся — и звезданул его в ухо, тот на нары треснулся.

— Здорово тебе, Сенька, дали! — покачал головой Василий Петрович.

Бывший городовой вскочил, лицо в крови, — об нары разбился, — заорал, как зверь:

— Чего ж ты, стерьва!?

И кинулся на Сеньку.

Но «жиганы» ловко дали ему подножку, кинулись, насели, скрутили руки назад, подняли и держали.

Сенька стоял весь бледный, со стиснутыми зубами, дрожа. «Человек разгорался». Кровь играла.

«— Держи, — говорит городовым, — его, подлеца, туже». Да кэ-эк развернётся, да кэ-эк в другое ухо резне-ет!

Сенька наотмашь резнул бывшего городового в другое ухо. Тот зашатался и завопил благим матом.

— «Сказывай, — гыть, — подлец, игде ложки?» Да опять как резнет!

Сенька «резал» с расстановкой, чтобы «каждый удар чувствовал», — отчётливо, звонко, со вкусом.

Бывший городовой только стонал, опустив голову.

Сенька приустал.

На лбу выступил пот, утёрся.

— Вижу, надоть роздых дать. Ваше, — кричу, — ваше высокоблагородие! Остановитесь! Остановитесь! — кричу. — Сейчас всю правду истинную про ложки покажу! Не бейте. Остановились г. околоточный надзиратель. «Дыши, — говорит, — тварь!» Полежал на полу, отдышался. Да в ноги. Что я могу сказать игде ложки, ежели я и впрямь ложек не брал? «Ваше высокоблагородие! Будьте такие милостивые! Ужели ж вам бы не сказал, ежели б брал?» — «А, — г. околоточный говорит, — ты, животина, этак? Крути ему руки». Да кэ-эк меня… Свету не взвидел!

Отдохнувший Сенька звезданул бывшего городового так, что у того голова замоталась и ноги подкосились.

— «Так?» гыть. «Этак?» гыть. «Так?» гыть. «Этак?» гыть.

Бывшего городового швырнули на нары. Он был в бесчувственном состоянии.

Долго лежал, как пласт. Словно помер. Только потом начали плечи вздрагивать. Значит, в себя приходить начал и от боли плачет.

— С хородовым ихрали? — спросил меня «стрёмшик», стоявший у двери снаружи, когда я выходил из «номера».

— С городовым играли. И часто играют?

— Известно. Баловники!

Он улыбнулся и пожал плечами.

Я не осуждаю этого приговора:

— На четыре года в каторгу.

Я нахожу его превосходным, я нахожу его великолепным, я нахожу его достойным подражания.

Я люблю, когда мысль выражается общепонятно.

А общепонятнее, определённее, яснее нельзя выразить мысль:

— За издевательство, за мучительство над беззащитным в застенке — каторга.

Побольше бы таких приговоров.

Они понятнее и яснее всяких циркуляров о вежливом обращении полиции с публикой.

Я рукоплещу справедливости.

Но мне жалко людей.

Как жаль бывает озверевших, оскотиневших людей, испорченных старшими.

За что их погубили?

Что думали эти полицейские, когда они били в участке кулаками и ногами, мучили, издевались, ломали рёбра попавшемуся в их руки обывателю?

— Ори, брат, не ори, — всё одно никто не услышит!

И беззащитная жертва ещё больше разжигала их, — ничто так не озверяет палача, как беспомощность его жертвы.

Тут-то и дать себе волю!

Думали ли они, что жертва может пожаловаться?

Кому? Как? Где свидетели?

Да они же сами и будут единственными свидетелями:

— Помилуйте! Что вы? Обращение было самое деликатное! Он сам ругал, сам оскорблял, сам наносил удары чинам полиции.

Пусть пожалуется, сам же и останется виноватым.

Самого же и отдадут под суд «за оскорбление чинов полиции при исполнении ими служебных обязанностей».

Думали ли они, что кровоподтёки, ссадины, переломанные рёбра могут служить уликами против них?

А протокол-то на что?

Протокол, где пишется:

«Подобран в бесчувственно-пьяном виде не известный человек, со знаками неизвестно кем нанесённых побоев».

Так в участок и доставлен! Кто его знает, где, кто его так изувечил.

Думали они, могли ли они думать, что попадут под суд?

Для нас, простых смертных, чтобы

1 ... 80 81 82 83 84 85 86 87 88 ... 344
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?