В пучине Русской Смуты - Максим Зарезин

Этот совет весьма понравился Москвитянам: они решились немедленно приступить к делу. Тогда бояре велели им идти в Кремль и объявить свое намерение царским советникам: граждане тотчас бросились с начальниками мятежа в палаты Шуйского, взяли корону и скипетр, отнесли их в казну, а царя отвели в прежний дом его; там выстригли несколько волос и принудили его быть монахом.

На другой день Москвитяне собрались за городом, в той стороне, где не было неприятелей, для решения, кому из бояр вручить царскую корону. Но как скоро началось совещание и знатнейшие особы вместе с прочими стали подавать голоса, вступили вперед несколько человек с такими словами: «В числе князей нет никого, кто мог бы сказать, что он знатнее других родом и саном: следовательно, если выберем царем какого либо князя, бояре будут ему завидовать и крамольничать: никто не любит кланяться равному! И так возьмем чужеземца, который сам был бы королевского рода и в России не имел бы себе подобного. В Римской империи много королей, достойных носить нашу корону; но нет ни одного, кто и языком, и одеждою, и обычаями так был бы с нами согласен, как Сигизмунд король Польши, или сын его Владислав, уже герой знаменитый. Возведем его на престол; только тогда успокоится Россия; иначе, при всяком другом царе, бедствиям не будет конца. О Димитрии не говорим ни слова: каждому известно, что он плут и обманщик, беглый учитель Белорусский, достойный не престола, а виселицы. Итак, господа, если вы согласны, мы подумаем об условиях, с коими возведем Владислава на престол, так, что наша вера и обычаи останутся неприкосновенными, и народ не будет обременен новыми налогами: извольте объявить ваше мнение!»

Все сословия, воскликнув, что ничего не может быть лучше этого совета, определили привести его в исполнение, только осмотрительно; потом в добром согласии возвратились в Москву. С Жолкевским немедленно заключено было перемирие; а под Смоленск отправлено посольство с предложением Владиславу Русского престола, но на многих условиях. Сигизмунд, выслушав послов, отпустил их с удовлетворительным ответом и уполномочил полководца своего Жолкевского вступить с Русскими в переговоры, дав ему право действовать по его собственному благоусмотрению и наперед соглашаясь на все, что он ни сделает, кроме двух статей: 1) королевич не переменит веры и 2) будет иметь при себе Польский двор: ибо Сигизмунд не хотел предать его одного в руки Московитян. Впрочем же, на все был согласен; обещал Москвитянам свободу вероисповедания, неприкосновенность их законов, нравов и обычаев, и уверял, что сын его не только не дозволит нарушать Русские права, но и будет иметь о них особенное попечение.

Обрадованные королевским ответом, Москвитяне поклялись признать Владислава царем и служить ему верно, пока он не нарушить предложенных условий; Жолкевский с своей стороны дал клятву именем Владислава, что все статьи будут свято соблюдаемы и что сам королевич вскоре приедет в Москву для принятия царства в свое владение. После того Польши военачальник в лице государя приглашен был в Кремль, где ему поднесли весьма богатые дары. Москвитяне подружились с Поляками: толпы одних стремились в лагерь, толпы других в Москву; ласкали, честили друг друга.

Между тем Димитрий, сведав от некоторых бояр и казаков, приехавших к нему из Москвы, что жители присягнули Владиславу, но что в ней есть люди ему преданные, и нужно только подступить к столице, чтобы поселить в жителях раздор, немедленно оставил Пафнутьев монастырь, собрал всех преданных Поляков, Немцев, Казаков, Татар, Русских, и расположился лагерем между Москвою и Коломенским монастырем, в надежде на счастливый успех своих клевретов. Надежда его была напрасна: ежедневные вылазки Москвитян доказывали, что народ вовсе не помышляет ему покориться. Вскоре он заметил, что в столице появились Польские копейщики и что Поляки, ему служившие, весьма неохотно дерутся со своими единоземцами; тут Самозванец сыграл прежнюю роль: бежал из лагеря, и покрытый срамом, возвратился в Калугу с несколькими сотнями казаков и Романовских Татар, в день св. Варфоломея.

По удалении Димитрия, Поляки один за другим приходили в Москву: вскоре собралось их до пяти тысяч человек. Немцы также успели пробраться в столицу, в числе 800 воинов. Размещенные в Кремле, лучшей крепости Московской, они имели в руках своих военные снаряды. 5000 Поляков, вопреки желанию Москвитян, заняли внешний замок и учредили стражу вокруг третьей стены: им отпускались в избытке всякие съестные припасы и сверх того производилось ежемесячное жалованье от казны, которая чрез то оскудела еще более, чем в правление Шуйского.

Димитрий весьма досадовал на Поляков, виновников его срамного бегства, и еще более на Русских, которые так жестоко его обманули. «Мне более ничего не осталось», говорил он, «как собрать Турок и Татар: они помогут мне завоевать наследство моих предков! Если не успею овладеть Россией, разорю ее так, что она ничего не будет стоить. Пока я жив, не будет ей покоя».

Желая поправить неудачу, он послал в Астраханское царство любимого Поляка своего пана Керносицкого, который был впрочем, более Русский, с известием, что царь и царица решились избрать своею столицею Астрахань, не желая жить в Москве, оскверненной присутствием нехристей. Если бы удался этот замысел, Россия испытала бы новые ужаснейшие бедствия: но Бог спас ее: Димитрий совершенно потерял рассудок, не щадил никого, самых верных сподвижников своих, немногих Татар и казаков. Эти люди берегли его день и ночь, были с ним безотлучно, участвовали во всех увеселениях, провожали его на охоту, между тем, как Немцы и Поляки не смели к нему подойти; но за все услуги Татар, Димитрий приказал утопить в Оке хана Касимовского, обвиненного пред царем собственным сыном в намерении бежать в Москву.

Раздраженный таким поступком Димитрия, Татарский князь Петр Ерусланов искал случая умертвить Ханского сына и уже думал исполнить свое намерение, когда отцеубийца возвращался домой от царя; но князь ошибся: жертвою его мести был другой знатный Татарин, одетый так же точно, как и тот, кого он подстерегал. Ерусланов, до тех пор весьма уважаемый царем за то, что он знал дорогу к Астрахани, заключен в темницу; а 50 других Татар отданы были под стражу; впрочем, постращав их несколько дней, Димитрий даровал им свободу, стал по-прежнему ласков, ездил с ними на охоту, посылал их в окрестности для набегов и опустошения деревень, принадлежавших ненавистным Полякам.

Но Татары не могли забыть своего оскорбления и целые два месяца весьма искусно таили намерение отмстить Димитрию: каждую ночь привозили в Калугу по 10 и по 12 Поляков, которых не редко хватали с постелей; привозили иногда и купцов, пойманных на дороге. Царь обыкновенно приказывал еще до рассвета засекать несчастных кнутом до смерти; тела их бросали собакам на съедение; остатки же зарывали в землю, как падалище; благородных Поляков топили в реке. Видя такое усердие Татар, Димитрий думал, что они уже забыли прежнее оскорбление и так верил им, что, отправляясь на охоту, всегда брал их с собою человек по 20 и по 30, а из придворных не более 2 или 3, да шута Петра Кошелева, неразлучного своего товарища. Вероломные Татары изъявляли царю беспредельную преданность, выжидая случая отмстить ему. За несколько дней до исполнения заговора, дали знать своим единоземцам, чтобы они, при первом выезде царя на охоту, выбрались из Калуги в Пельну и, дождавшись там князя Ерусланова, немедленно отправились восвояси.