В пучине Русской Смуты - Максим Зарезин

Более всего Москвитяне злились на своих вельмож, Михаила Глебовича Салтыкова, Федора Андронова, Ивана Тарасовича Граматина, и требовали выдачи этих изменников, вероломно предавших царство королевичу Владиславу. Около 3000 мятежников устремились в Кремль и уже ворвались в него; но едва начальник Немецкой дружины Борковский ударил тревогу и Немцы бросились к ружью, Москвитяне поспешили удалиться. Стража хотела запереть ворота, чтобы напасть на вероломных; капитан удержал ее, сказав: «Пусть их ругаются! собака лает, а ветер несет; но если вздумают драться, тогда узнают, с кем имеют дело!» В четверть часа не было уже видно ни одного Русского. Но Поляки ежеминутно ожидали новой тревоги. Видя везде волнение народа, полководцы их отменили торжественный выход в Вербное воскресенье, которое после Николина дня считается важнейшим праздником: они опасались при сем случае неминуемого бунта.

Обыкновенно в этот день выходит к народу царь и от двора своего до церкви, называемой Иерусалимом, ведет за узду осла, на коем сидит патриарх; шествие открывает клир, воспевая осаннуу с приличными обрядами; за ним следуют более 20 боярских детей в красном платье, и расстилают его по дороге, где царь ведет патриаршего осла. Как скоро пройдет патриарх, они подбирают свою одежду и, забежав вперед, снова расстилают ее до самой церкви. За первосвященником везут в санях огромное с разными плодами дерево, на коем сидят три или четыре отрока, и поют священные гимны; шествие заключают князья, бояре и купцы. На этот праздник стекается бесчисленное множество народа; причем такая бывает теснота, что люди слабого сложения не смеют присутствовать на церемонии, если хотят остаться живыми.

Чернь, узнав о запрещении наместника праздновать столь великий день, изъявила сильный ропот и лучше хотела погибнуть, чем стерпеть такое насилие; волю народную надлежало исполнить; узду осляти держал, вместо царя, знатнейший из Московских вельмож, Андрей Гундуров. Немцы же и Поляки, в полном вооружении, охраняли тишину столицы.

Между тем дали знать наместнику, что Москвитяне, подстрекаемые патриархом, отложили мятеж до страстной недели, и что бояре приготовили сани с дровами, которые намерены в минуту возмущения расставить по улицам и лишить Поляков средств подавать друг другу помощь. Сведав о том, наместник и Борковский отдали приказ, чтобы ни один Немец, ни один Поляк, под смертною казнию, не оставался в городе и не выходил из крепости.

На другой день после праздника, все Поляки спешили убраться в крепость. Москвитяне, заметив сие, догадались, что замысел их обнаружился, и в ту же ночь собрали совет, где рассуждали, каким образом воспрепятствовать соединению врагов; наконец решились: во вторник, т. е. 19 марта, заняли улицы, в числе нескольких тысяч человек, и побили многих Поляков, ехавших в замок. Наместник немедленно выслал на помощь своим несколько отрядов конных копейщиков; Москвитяне ударили в них смело, и если бы не подоспевший Немецкий полк, состоявший из 800 воинов, все Польские всадники, числом 5000, остались бы на месте: уже Москвитяне стали одолевать Поляков; смело напирали на них, и, удивляясь собственному успеху, испускали радостные крики, при громе набатов; в ту минуту главный капитан Немецкой дружины, Яков Маржерет, выслал из замка три роты мушкетеров до 400 человек в Никитскую улицу, пересекаемую многими переулками, где укрепились мятежники и поражали Поляков. Воины Маржеретовы, овладев внешним укреплением, напали внезапно на поклонников Николая и побили их как градом: сеча была ужасная! Более часу раздавался крик Москвитян, звон бесчисленных колоколов, гром мушкетов, рев бури. Страшно было смотреть! Мушкетеры, пробившись разными улицами в толпу врагов, разогнали ее, и преследуя бегущих, били их, как собак.

Когда прекратилась пальба, Немцы и Поляки, оставшиеся в крепости, начали горевать об участи своих товарищей, и, думая, что все они погибли, заливались слезами; отчаяние ими овладело; в то самое время возвращаются мушкетеры, имея, подобно мясникам, окровавленные мечи и рубахи. Без ужаса нельзя было взглянуть на них! Москвитян пало множество; Немцев только восемь человек. Между тем, снова закипела битва на Сретенке, где Москвитяне также укрепились; набаты гудели без умолку. Мушкетеры и здесь явили свою храбрость: при помощи небес, они побили в два часа множество Москвитян.

Пораженные на Сретенке, мятежники собрались на Покровке. Мушкетеры уже утомились от дальних переходов с тяжелыми мушкетами, от непрестанной пальбы и сечи; посему Борковский подкрепил их несколькими отрядами конных копейщиков, и в то же время велел зажечь все дома около того места, где Москвитяне, перегородив улицу, упорно сопротивлялись; в четверть часа пламя объяло всю Москву от Арбата до Кулишки. Для нас этот пожар был весьма выгоден: Москвитяне, не успевая и сражаться и гасить огонь, вышли из своих жилищ и обратились в бегство, вместе с женами и детьми. Тогда-то сбылась древняя пословица: Наес mea sunt; veteres migrate coloni. («Это мое; уходите, былые владельцы!» — Вергилий. Буколики. Эклога IX. Перевод С. Шервинского).

Весь Китай-город обратился в пепел; многие сотни людей погибли от меча и пламени; улицы были завалены мертвыми телами так, что невозможно было пройти. Победители нашли в купеческих лавках несметную добычу, в вещах золотых, шелковых и в пряных кореньях. В следующую ночь Русские укрепились на Чертоли, подле самого замка, еще уцелевшего от пламени. Москвитяне, жившие на другой стороне, за Москвою рекою, также выставили знамена в своих укреплениях: и те и другие могли подавать взаимную помощь. Чертольские мятежники, имея в своей власти угол Белой стены, расположили на ней до ста стрельцов и заградили все улицы, в надежде воспрепятствовать приближению наших воинов; Русские же, находившиеся на другой стороне реки, укрепили мост против Водяных ворот, и поставили на нем орудия, из коих палили по нашим чрез реку, думая, что и мы также станем перестреливаться.

Но капитан Маржерет употребил следующую весьма удачную хитрость: он приказал своим воинам также сделать укрепления; а сам, зная, что лед на Москве реке еще крепок, вывел мушкетеров в Водяные ворота замка и неожиданно очутился среди неприятельских отрядов, так, что мог бить их справа и слева. В тоже время двенадцать Польских эскадронов выстроились на льду для наблюдения, не вздумает ли неприятель, стоявший на левой стороне, подать помощь Русским, укрепившимся в Чертоли; но как они не трогались с места, то Маржерет повел своих воинов по льду, мимо Белой стены, и достигнув пяти башен, ворвался внезапно в ворота, нарочно отворенные, только не для него, а для тех Москвитян, которые были на другой стороне. Эта оплошность погубила мятежников: наши воины перебили их до последнего, а замок Чертольский: предали пламени. Несчастье расстроило Русских, стоявших на противоположном берегу; они потеряли все свое мужество, когда узнали, что Поляки двинулись вверх по реке, и что в то же время прибыл из Можайска полковник пан Струсь, которого отряд, состоявший из отборных всадников, напал на третий город, жег, рубил, опустошал все, что ни попадалось.

Воины же капитана Маржерета, разрушив замок Чертольский, перешли Москву реку и предали пламени все дома, уцелевшие от прежнего пожара: тут уже ничто не помогало Москвитянам, ни страшный крик, ни звон колоколов; они нигде не могли найти спасения; даже пламя, разносимое ветром, обращалось в ту сторону, куда бежали Москвитяне, и истребляло их. По всему было видно, — что сам Бог карал этот народ за его кровожадность, вероломство, лихоимство и разврат содомский! Немногие толпы укрылись в монастырях; около полудня все кончилось; никто не думал сопротивляться победителям.