Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря - Мэри Рено

Глаза наши встретились. Можно было ни о чем более не говорить. Когда мы оставили Афины, ей было всего четырнадцать; теперь она превратилась в настоящую эллинку – от головы до пят. Если ей суждено жить, Хриса сделается похожей на деву-богиню, стройную и высокую. А рослым девушкам не уцелеть на арене.

Я ответил Аминтору:

– Корабли придут, когда кончится зима, перед сильными весенними ветрами.

Когда он отвернулся, я измерил взглядом и его рост. Аминтор и сам вырос – на целых три пальца.

Он сделался мне дорог. Мы столько работали вместе, что он угадывал мгновение моего прыжка раньше, чем я на него решался. Во дворце нас считали любовниками. Мы не отрицали этого, что позволило нам избавиться от приставаний кносских придворных с их цветами, печатями и жеманными стихами и ночными свиданиями, что нередко давало повод для веселья. Позже это всеобщее убеждение сослужило нам хорошую службу: мы могли, не опасаясь подозрений, переговариваться о тайных делах, ну а теперь, когда мои блуждания от женщины к женщине закончились, наша предполагаемая связь избавляла меня от излишнего внимания.

Но в ночь перед игрой с быком я всегда оставался один, а иногда и в предшествующую ей – если ощущал, что глазомер подводит меня. Воздержание это стоило мне в те юные годы большого труда, но после нашей с ней встречи я даже не поцеловал другую женщину. Ведь я и мои люди были далеко от дома, и ни закон, ни воины не помогали мне быть царем – я мог рассчитывать лишь на себя; царство мое было невелико, самая тонкая трещина могла разрушить его.

Когда я говорил ей, что не смогу прийти, она никогда не корила меня, во всяком случае словами. Но я понимал ее чувства по прикосновению рук. Она хотела бы услышать от меня: «Пусть скорее приходит завтра, пусть я достанусь быку, пусть погибнут мои люди, все это ничто в сравнении с ночью, проведенной в твоих объятиях».

И она ответила бы: «Нет, не приходи, даже не думай. Клянусь, ты не найдешь меня здесь».

Она просто хотела услышать от меня эти слова. Но я был молод и видел в своем призвании священный долг, нарушением которого нельзя радовать девушку, как ниткой бус. В те годы одним ухом я всегда прислушивался к гласу бога.

(Теперь ничто не мешает мне порадовать женщину подобным образом. Бог более не говорит со мной, после того как мой сын погиб на скалах у моря. Я ощущал тогда, что земля предупреждает меня, и сказал ему: «Бойся гнева Посейдона». Но сказал так, что выбор остался за ним, – я был слишком раздражен. Он усмотрел в этих словах проклятие, и я промолчал. Я наблюдал, как он отъезжает – высокий парень на упряжке рослых трезенских коней, – направляясь к той узкой дороге. Я промолчал тогда. А теперь молчит бог.)

Но я все еще помню, хотя это было давно, какими были наши встречи в ночь после игры: словно неразбавленное вино, смесь огня и душистого меда, оправдывающая разлуку. Помню, как плакала она над какой-то дурацкой ссадиной – первой после того, как мы стали любовниками. Потом я спросил:

– Ты придумала что-нибудь?

– Да, – отвечала она, – я завтра тебе все расскажу.

– Почему не сейчас? – осведомился я.

Но она сказала, что разговор будет долгим и сегодня для него у нас нет времени. А потом укусила меня – как тихий котенок. Она нередко оставляла мне на память отпечатки собственных зубов. Но кого удивишь синяком на Бычьем дворе?

На следующую ночь, направляясь к ней подземельем, я заметил в тени храмового склада какое-то движение. Я потянулся к поясу за самодельным кинжалом; тут фигура выступила на свет, это оказалась она. Мы обнялись между позолоченной погребальной колесницей и полками с куклами. На ней был уже знакомый мне черный длинный плащ.

– Пойдем, – сказала она, – тебе нужно кое с кем поговорить.

Она сняла с полки круглый глиняный светильник – такой легко погасить, прикрыв отверстие. Я хотел было обратиться к ней с расспросами, но она приложила пальцы к моим губам и шепнула:

– Тише. Нам придется пройти подо всем дворцом.

Она провела меня мимо комнаты, где хранились архивы, и повернула в сторону. Тут оказалась еще одна нить – привязанная к другому столбу.

Мы шли, виляя по самым недрам Лабиринта, мимо грубой старинной кладки; стену эту сложили, должно быть, или титаны, или самые первые люди. Это были подвалы самой древней части крепости, которую возвел еще критский Минос, и с тех пор на этом месте сменили друг друга два дворца. Могучие опоры, укрепленные кровью тысячи жертв, выдержали гнев Посейдона, обрушившего все стены, что поднимались над землей.

Иногда Ариадна притеняла свет, пожимая перед этим мне руку в знак предупреждения: когда над нашими головами в камнях оказывалась какая-нибудь трещина, светлая полоска, за которой слышались разговоры или любовные стоны. Понемногу путь наш повернул книзу, и я подумал, что мы направляемся на запад по склону холма.

Здесь ничего не хранили, но то и дело попадались следы старинных землетрясений: битые горшки, не знавшие гончарного круга, примитивные старинные орудия труда. А перед одним из огромных столбов, там, где земля просела, я даже заметил белый человеческий череп, глядевший вверх пустыми глазницами. На нем еще сохранились полуистлевшие лохмотья старинного шелка. Это был «страж порога», могучий воитель, которого хоронят живым под священным местом, дабы дух его отгонял демонов. Я вздрогнул, а потом жестом приветствовал доблестные останки. Ариадна уже бывала здесь – она просто отвела в сторону свою юбку.

Наконец перед нами оказалось несколько ступенек, а над ними узкая дверь. Жестом она велела мне снять сандалии и помолчать. А потом задула огонек.

Дверь тихо отворилась. На моем ожерелье звякнули два звена; она прижала их своей рукой, а потом положила на ожерелье мою руку. Она ввела меня в маленькую темную комнату, и ступни мои ощутили полированные плиты. За ней была другая дверь, а за той – простор и воздух, после долгой тьмы показавшиеся светом. Это луна и звезды через проем в кровле осветили высокий лестничный колодец.

За подножием лестницы оказался зал, а дальше – полуподземное святилище. Здесь стоял древний, священный и торжественный дух. Я не мог в темноте разобрать, что изображено на стене, обращенной к святилищу. Ровно на середине стены располагался высокий белый престол. Ариадна вела меня дальше – к двери, из-под которой пробивался свет. Приблизившись, она шепнула мне:

– Подожди, – приотворила ее и исчезла за вышитой тяжелой занавеской.

Я услышал шепот, звякнул металл. Потом послышался голос – но не ее. Говорил мужчина, однако слова доносились до меня странно преображенными: глухими и как бы из-за преграды. Голос этот заставил меня поежиться. И все же в нем звучали благородство и усталость, даже печаль. Я услышал:

– Теперь можешь войти.

Отодвинув занавеску, я сразу же ощутил густой аромат горящих смол. Воздух был пропитан сизым дымом. Я поглядел вглубь комнаты и замер как вкопанный, сердце чуть не выскочило из груди.