Частная жизнь адмирала Нельсона - Кристофер Хибберт

Товарищи Нельсона по флоту разделяли взгляды политиков, считая, как говорил капитан Харди, что «морякам лучше говорить поменьше». Сам Нельсон считал свою речь лишь небольшой платой за будущие — хотелось бы надеться — благодеяния правительства, которому он в любом случае считал себя обязанным за былые отличия, — «неблагодарным (он) никогда не был».

Всячески поощряемый леди Гамильтон, предрекавшей ему большое будущее в политике и бывшей от него «абсолютно без ума как от оратора», Нельсон, несмотря на уговоры друзей, продолжал подниматься на парламентскую трибуну. Он неизменно начинал с извинений за «неуклюжий слог», «прямоту моряка» и так далее, однако же, если он промолчит, когда молчать нельзя, он не выполнит своего долга. Леди Гамильтон, по собственным словам, «могла его слушать и слушать», ведь он говорил «как ангел». Ужасно жалко, что она лишена возможности слушать его непосредственно в палате и вынуждена довольствоваться авторским пересказом речей в Мертон-плейс. «Представляю, как бы у меня билось сердце, — говорила она Саре Нельсон, — как бы я вся трепетала, глядя, как он поднимается на трибуну, как окидывает зал своим мужественным, честным, открытым взглядом, слыша, как говорит он людям слова правды, которые им самим трудно выговорить».

«Он не получил и четверти того, что заслуживает, — находит Эмма. — Какой позор… Если бы выстроить еще один Бленхейм, раз в пять больше размером и во столько же раз доходнее, это была бы не милость, а просто справедливость».

Не сомневаясь в том, что он предложил бы ей разделить с ней такое жилище, леди Гамильтон тем не менее все никак не могла справиться с ревностью и неприязнью к жене своего кумира, «этой гнусной Том Тит». «С тобой мы понравились друг дружке с самого начала, у нас с тобою родство душ, — говорит она Саре Нельсон. — А вот Том Тит дело другое… По мне, так пусть катится ко всем чертям».

«Куда, интересно, наша Том Тит наладилась? — спрашивает она в другом, весьма характерном по тону письме. — Судя по сегодняшним газетам, она в городе. Наверное, платит газетчикам по пять шиллингов, чтобы печатали такую муть». В Лондоне, где эта женщина снимает дом на Сомерсет-стрит, ее наверняка навещает свекор, и эта парочка, пишет Эмма, наверняка до тошноты перемывает им с Нельсоном косточки.

Старый священник и впрямь уговаривал сына, хотя бы из чувства благодарности, навещать сноху, если такие встречи приносят ей облегчение. Леди Нельсон и сама ездила к нему в Норфолк, хотя в Бёрнем-Торпе, зная, что это «не понравится друзьям лорда Нельсона», не останавливалась, предпочитая либо Холкэм, либо Бёрнем-Маркет. Как-то, вернувшись после одной из таких поездок в Лондон, она написала свекру, что, обдумав все, о чем они говорили, пришла к выводу, что не стоит ему переезжать к ней. Она не хочет обострять и без того нелегкие отношения лорда Нельсона с отцом, уже написавшим сыну письмо, полное мягких упреков. В ответ Эдмунд Нельсон заявил — «другие могут думать все, что им заблагорассудится, но к нам это не имеет никакого отношения». Он по-прежнему хотел переехать к ней в лондонский дом, как только будет нанята прислуга. Он сочувствует ей, откровенно писал старик. А одной из своих дочерей, Кейт Мэчем, говорил: вряд ли у Фанни произойдут перемены в жизни — «разве что к худшему». Перспектива переезда старого Нельсона в Лондон смущала его сына и леди Гамильтон. «Уверен, он не будет жить на этой чертовой Сомерсет-стрит, — писал Нельсон Эмме. — Пусть только попробует упомянуть ее имя, я просто оборву разговор. И уж конечно, ноги моей у него там не будет».

Со своей стороны, узнав о такой возможности, леди Гамильтон разразилась гневной филиппикой в письме к Саре Нельсон, — «эта гнусная Том Тит», ее «косоглазое отродье», «грязная семейка» и т. д.

«Его бедный отец просто не понимает, что стал пешкой в игре очень нехорошей и лукавой женщины, — пишет она. — И если ей удастся выиграть, каково будет вам, его детям? Твой свекор, отец Нельсона, становясь на ее сторону, наносит смертельный удар сыну. Еще совсем недавно старик имени ее слышать не мог, а теперь плетет интриги против своего любимца и спасителя Отечества, поднявшегося к недосягаемым высотам славы, и ради кого? Ради злой, лживой, дурной женщины, ведьмы, превратившей в ад дни и ночи своего мужа. А отец Нельсона говорит: «Нож ему в сердце». А Нельсон — «Бедный отец, он сильно состарился, и сам не знает, что делает». «О Господи, какой ужас, какой кошмар!»

Мэчемы и Болтоны тоже «несут свою долю ответственности». Они поощряют «старого доброго господина играть столь дурную, столь ужасную роль, они подбивают его поддерживать насквозь фальшивую, тщеславную, скверную женщину с холодным сердцем и пустой душой… Но пусть наказанием ей будет собственное ничтожество. Грехи ее падут на ее же голову… Что скажешь, дорогой мой друг, о такой наглости?.. Мое терпение иссякло… Том Тит презираема и ненавидима даже теми, кто якобы стоит на ее стороне».

Свекор Том Тит, заверяя «дорогого сына», что буде тот «захочет еще раз взглянуть (на своего отца) в приходе Бёрнем, (его) ждет самый теплый, самый любовный прием», с большой неохотой и большими переживаниями принял приглашение приехать в Мертон-плейс.

«Умоляю, сделай все, чтобы ему было хорошо в Мертоне, — пишет Нельсон Эмме. — В Бёрнеме он один оставаться не может, это смерть… А твоя добрая душа будет ему опорой, которой она (леди Нельсон) дать не может». Заручившись согласием Эммы, Нельсон написал в Бёрнем-Торп:

«Дорогой отец, двадцать третьего я возвращаюсь в Мертон, и все мы — сэр Уильям, лёди Гамильтон, я — будем счастливы видеть тебя там. Это твой дом. Вскоре подъедут брат и сестра, их славные дети. Нам там будет хорошо, а с тобой — особенно. Места для тебя и твоей прислуги больше чем достаточно. Дояркой у. нас жена Аллена. Любящий тебя верный твой сын Н.-и-Б.».

Настоятель прихода появился в Мертоне в середине ноября и нашел сына в добром здравии и настроении — «давно уж я не видел его таким». Эмма, как и надеялся Нельсон, обхаживала отца, стараясь изо все сил, хоть и опасалась, что он передаст сыну какое-нибудь неприятное послание от гнусной, лицемерной Том Тит. «Поварчивает понемногу», — сообщает Эмма Саре Нельсон, но в целом старый джентльмен остался всем доволен. Естественно, она кормила его от души — вчера, например, на обед подавали «черепаховый суп и оленину. Слюнки небось текут?» Правда, старик «очень слаб, и его все время тянет в сон». Должно быть, долго не продержится.

Увы, Эмма не ошиблась. Пять месяцев спустя до Мертона дошла грустная весть — Нельсон-старший умирает в Бате. Леди Нельсон немедленно отправилась к нему из Лондона. А муж ее писал: «Надежды на выздоровление отца у меня нет. Да свершится воля Божья. Пожелай того отец, я бы при всем своем нездоровье примчался в Бат, но боюсь, будет слишком поздно. Однако же, если это не так и если он хочет меня видеть, ничто не задержит меня ни на миг».

Отец умер в тот же самый день, когда было написано данное письмо, — это совпало с днем рождения леди Гамильтон. Приняли все необходимые меры для переноса тела из Бата в Бёрнем-Торп, где и предполагалось предать его земле. Избегая встречи с женой, Нельсон сослался на продолжающееся нездоровье и на похороны не поехал. Вместо этого он направился на крещение служанки леди Гамильтон Фатимы, чье официальное имя теперь будет звучать так: Фатима Эмма Шарлотта Нельсон Гамильтон. Кроме того, запись в приходской книге гласила: «Из Египта, негритянка, возраст около двадцати лет». Леди Нельсон тактично покинула Бат, попрощавшись со свекром, при жизни всегда неизменно добрым к ней. В свою очередь, сестра мужа, Сюзанна Болтон, быть может, более всех остальных Нельсонов к ней расположенная, поблагодарила ее за заботу о старике. Сюзанну действительно по-настоящему растрогал спешный приезд невестки в Бат — еще одно свидетельство ее «привязанности к нашему дорогому отцу». Сюзанна добавила, что вскоре предполагает оказаться в Лондоне, но, к сожалению, хоть всегда она будет считать ее другом, встретиться с Фанни не удастся, ибо о ее визите на Сомерсет-стрит будет немедленно доложено в Мертон. Другая невестка, Сара Нельсон, уже получила нагоняй, так как не приехала к брату разделить скорбь в связи с утратой отца. «Дядя очень задет твоим отсутствием здесь нынче утром, — писала Шарлотта матери. — Он считает, мне не следует идти сегодня в школу, это было бы недостойно, и велел леди Гамильтон объяснить мисс Вейтч причину моего отсутствия. Все мы будем носить траур. Дядя строго следит за тем, чтобы моему дорогому дедушке были возданы все положенные почести. Он запретил Горацио (тринадцатилетнему брату Шарлотты) идти на рыбалку… В доме никого не принимают. На воротах вывешено объявление, извещающее о случившемся… Я места себе не нахожу, видя, как страдает дядя».