Завидное чувство Веры Стениной - Анна Матвеева

Добытчики вернулись с крохотным пакетиком, откуда норовили выпасть бутылка молока и полкило сосисок. На мордашке Лары застыло недоумение.

— Эта бабушка мне что-то не очень нравится, — сказала она Вере, дождавшись, впрочем, пока Лидия Робертовна скроется в кухне. — Даже булочку не купила. Говорит, я и так булочка.

— Тише, Лара! Лидия Робертовна, давайте я вам помогу! У вас есть крупа какая-нибудь? Рис?

Лидия Робертовна распахнула дверцы буфета — тоже, кстати, старинного, резного, жаль, здесь не было Сарматова для более полной атрибуции. Нашли пустую коробку с надписью «Мумиё», леденец, покрытый пушистой пылью, и полбанки муки с чёрными жучками — наследие прежних жильцов.

— Я редко ем, и запросто, — призналась Лидия Робертовна. — Если хотите чего-то этакого, придётся самим готовить.

«И продукты покупать», — поняла Вера. Лара ныла, что хочет рисовую кашу, и Лидия Робертовна демонстративно сдёрнула с вешалки пальто.

— Нет-нет, что вы! — заспорила Стенина. — Мы сами сходим в магазин.

Пока что всё было совсем не так, как она себе напридумывала, — не хотелось жить в этой квартире целую неделю, есть что придётся, да ещё и оставлять здесь Лару…

Дочь шла, обхватив грудь руками крест-накрест — как будто замёрзла; на самом деле она таким образом являла миру своё недовольство. Вера попыталась отвлечь сердитое дитя — обращала внимание на незнакомые улицы, вывески, собак и птичек, но, увы, спальный район, где обитала Лидия Робертовна, не мог предложить ничего особо выдающегося.

— Мама, давай поедем домой, — сказала Лара, когда они стояли в очереди к кассе.

— Давай, — согласилась Стенина. — Поживём недельку, а потом сразу же поедем!

После каши (и булочки) Лара заметно подобрела. Охотно влезла в новое красное платье с широким поясом и теперь молча терпела заплетание кос — дома этот мучительный процесс, как правило, сопровождался антрактом и конфетным подкупом. У дочки были очень густые волосы — «Не прочешешь!», гордилась старшая Стенина, которую Вера уже не в первый раз вспомнила сегодня тепло и с симпатией.

Лидия Робертовна тем временем принимала очередного ученика — это был снова мальчик, но не такой бестолковый, как вчерашний. Он довольно уверенно стучал по клавишам, играя Моцарта, но Лидия Робертовна всё равно была недовольна и в конце концов согнала его с вертящегося стульчика. Сыграла вначале нужный кусок, а потом, увлекшись, и всю сонату. Вера выронила из рук расческу и недоплетённую косу — внутри неё лопнула и разорвалась давно позабытая боль. Теперь она расходилась по всему телу, и ноги стали тяжёлыми, как степные каменные бабы.

— Мама, ты плачешь? — удивилась Лара.

…— Пустят только на хоры, — сокрушалась Лидия Робертовна. Они опаздывали на концерт — и это была целиком вина Стениной. Но что поделать, если Ларе приспичило поесть «макарончиков»? Пока сварили, пока съели, пока замыли масляное пятно на воротнике нового платья… Лидия Робертовна в суматохе не участвовала, но угнетала своим скорбным присутствием. Вера пыталась объяснить ей, что голодная Лара вообще не даст им послушать концерт — Лидия Робертовна разговор не поддержала. И вот теперь они неслись как сумасшедшие к филармонии — разумеется, на входе уже никого не было. Но и концерт, к счастью, не начался — публика в зале гудела ровно, как пчелиный улей.

Сели на свои места — Вера пригладила потную чёлочку Лары, глянула на камейный профиль Лидии Робертовны. Всё-таки она изрядно постарела — и прежде изящная, Герина мама выглядела теперь почти что бесплотной. Чёрные с проседью волосы скручены в узел, на шее — коричневые пятна и каменные бусы в тон. Нервные сильные руки лежат на коленях, вздрагивая. Любые попытки Стениной завести разговор о Гере приводили только к тому, что эти руки начинали плясать на столе или в воздухе, играя неизвестную мелодию. Лидия Робертовна по-прежнему не позволяла себе думать о смерти сына, а если её к тому понуждали, пускала в ход свою главную защиту — музыку.

На сцену один за другим выходили музыканты в разных вариациях чёрной одежды, — и Вера вдруг ощутила давно забытое чувство горячей благодарности. Здесь, в малом зале чужой филармонии, сидя между Ларой и её бабушкой, она была надёжно спрятана от мыслей, которые донимали её в Екатеринбурге. Беглец Валечка, Юлька с её тайнами, Сарматов, с которым нужно что-то решать, и мышь, не желавшая покидать нагретое местечко в богатом внутреннем мире Веры Стениной, — все они благополучно отъехали на задний план. Сейчас Стенину занимали сиюминутные проблемы: как совместить макароны и Малера, чистоту и вежливость, Лару и Лидию Робертовну, небесное фортепиано и Гюстава Курбе.

— Малер во втором отделении, а сейчас будет Чайковский, — шепнула Лидия Робертовна на ухо Вере. У неё пахло изо рта — к счастью, не слишком противно. — Концерт для скрипки с оркестром ре мажор.

Вера уважительно кивнула. По всей видимости, Лидия Робертовна ждала, что Стенина передаст эту ценную информацию Ларе, но тут на сцене появилась, наконец, первая скрипка — дама в неожиданно смелом корсете, похожем на те, что продают в секс-шопах. За скрипкой, под аплодисменты, вышел дирижёр: седой полноватый мужчина, напоминавший известный портрет Тургенева.

Дирижёр благосклонно повернулся к первой скрипке, пожал ей руку, а на сцену вышел главный герой сегодняшнего концерта (если не иметь в виду Чайковского и Малера). Молодой и, как решила Вера, красивый скрипач встал рядом с дирижёром, глядя на него преданным щенячьим взглядом. «Тургенев» махнул палочкой, и скрипки затрещали как спички, которые зажигают о серный бочок коробка. Эфы виолончели походили на усы опереточного злодея. Солист играл уверенно и страстно, дирижёр порой подпрыгивал на месте, первая скрипка железной рукой держала оркестр — и он расцветал дивной, сочной, темпераментной музыкой. Стенина чувствовала, что может закутаться в неё, как в покрывало — точнее, в лёгкую и чистую вуаль. Один из контрабасистов забыл перелистнуть ноты, шея солиста пошла красными пятнами, мужчина в соседнем ряду надсадно кашлял — но Вера слышала только музыку, более того, она видела её. Гитаристка Ренуара, шагаловские скрипачи, вирджинал Вермеера, флейта Джорджоне и «Юноша с лютней» звучали как единый оркестр, спеть с которым почёл бы за честь даже ангельский хор Ван Эйка[50]. Солист, казалось, готов был надвое перепилить скрипку смычком, с которого уже свисал длинный порванный волос. Лидия Робертовна пыталась унять свои руки — они беспокойными птицами бились в подлокотники. На сцене бушевало море…

И вдруг Веру дёрнули за рукав, вытащили из музыки, как рыбу сачком из аквариума.

— Ты что, не слышишь? — сердилась дочь.

— Потом поговорим, — шепнула Вера.

— Мне надо в туалет!

Оркестр играл анданте. Вера, наступая на чужие ноги, шла, красная, как Ларино платье, к выходу из рая под мысленные проклятия публики. В холле Лара тут же замедлила шаг, да и страдальческое выражение на лице куда-то улетучилось.