Завидное чувство Веры Стениной - Анна Матвеева

— Ты не хочешь в туалет! — рассвирепела Вера Стенина.

— Хочу, но уже не так сильно, как раньше, — призналась дочь.

— Давай быстрее! Из-за тебя всё пропустим!

— Я вас теперь только в антракте обратно пущу, — вмешалась контролёрша, и Вера с трудом сдержалась, чтобы не поставить её на место. Вот встала бы, в самом деле, на Верино место — а Стенина посмотрит, как она будет выкручиваться! Но у этой злорадной дамочки, скорее всего, нет детей. По глазам видно.

Лара скрылась в туалетной кабинке, концерт звучал теперь далеко и не по-настоящему, как будто его передавали по радио. Вера включила воду, зачем-то вымыла руки — и расстроилась, столкнувшись взглядом в зеркале с собой. Она никогда не была в восторге от собственной внешности, но в последние годы отражение вообще отбилось от рук — Вера всякий раз неприятно поражалась, узнав в стеклянной витрине или в зеркальной стенке, которыми обзавелись вдруг практически все городские киоски, своё скучное лицо. Копипаста, та, напротив, с удовольствием замедляла шаг, когда они шли мимо зеркал — и оглядывала себя с нежнейшим восторгом.

— Мама, — задушевно сказала Лара, бахнув дверью кабинки. — Дай мне, пожалуйста, гейм-бой!

— Ни за что! Мы музыку пришли слушать!

— Это скучно, — надулась дочь. — Я не хочу. Ты посиди в зале с бабушкой, а я вот здесь подожду, на лавочке. С гейм-боем.

Стенина задумалась. Честно говоря, это был не самый плохой вариант, но неизвестно, как отнесётся к нему Лидия Робертовна. И вообще, надо приучать Лару к музыке, а не толкать её собственными руками в болото игромании.

— Гейм-бой получишь дома, если высидишь концерт.

Лара захныкала. Бездетная контролёрша изобразила, что закатывает глаза, и Стенина почувствовала страстную потребность ударить её со всей силы по голове, чтобы «такая и осталась». Тонечка Зотова из детского сада говорила, что этот способ действует наверняка — но она много чего говорила.

Например, утверждала, что «завидовать нехорошо».

В зале гремели аплодисменты — как будто катились сами собой тяжёлые камни. Кто-то умоляюще кричал: «Браво!»

— Давай-ка в буфет сходим, — примирительно сказала Вера.

Лидия Робертовна удивилась, когда они появились в зале после антракта. Лара сыто вздыхала, осмысляя только что съеденный эклер.

— Я думала, вы ушли, — сказала Лидия Робертовна. — Гениальный мальчик, не правда ли? Но во втором отделении его не будет. Зато там будет… — она таинственно улыбнулась, и неожиданно больно напомнила этой улыбкой Геру, — там будет сопрано! Приглашённая солистка из Мюнхена!

Малер звучал не хуже Чайковского, дирижёр целовал первой скрипке ручку, сопрано вышла в золотистом платье, бросавшем вызов люстрам. В горле у певицы журчало и переливалось, как будто она полоскала горло шампанским, но на нижних нотах голос, к сожалению, проседал — держался с трудом, как на шаткой ступеньке. Лара начала хныкать, ещё когда никакой певицы на сцене не было и оркестр играл скерцо. Вера, не сдержавшись, больно дёрнула дочь за косичку. От изумления Лара умолкла — и продержалась почти до конца.

Они молча вышли из филармонии. Вдруг пошёл дождь, и вкусно запахло прибитой намокшей пылью.

— Странный в этом году ноябрь, совершенно не питерский, — заметила Лидия Робертовна.

Вечером, когда Лара уже спала, наигравшись в драгоценный гейм-бой, Лидия Робертовна сказала:

— Вера, я, наверное, не очень хорошо представляла себе девочку в таком возрасте. Боюсь, я не сумею оставить у себя Лару. Ты ведь не обидишься, правда?

Соперничество — пища для гения.

Вольтер

В зале прилёта толпились таксисты и встречающие — напряжённо всматривались в бледных людей с чемоданами, являвшихся из раздвижных дверей, как из другого мира.

— Это Прага прилетела?

— Да, уже выходит.

— С приездом!

— Как добрались?

— Осторожней с этой сумкой, там чашечки, карловарский фарфор — всю дорогу боялась грохнуть.

Вера шла сквозь чужие разговоры, отгоняя их как сигаретный дым, — но слышала и вникала поневоле.

Серёжа предложил разделить Кольцово на две зоны — в первую он отправил Веру, а вторую пошёл исследовать вместе с Ларой. Логично, не придерёшься: доктор понятия не имел, как выглядит Евгения, а отпускать Лару в одиночное плавание Стениной не хотелось.

В кофейне на Верином «участке» только что сменилась смена — официантки понятия не имели о заплаканной высокой девушке. Продавщица цветов — юная, с тугими щёчками — тоже не помогла: она как раз получала товар и открылась сегодня с большим опозданием. Вера зашла в туалет, дождалась, пока освободятся все кабинки. Самая дальняя была закрыта подозрительно долго, и Стенина постучала в дверь согнутым пальцем:

— Евгения?

— Занято! — гаркнули в ответ голосом, какой обычно бывает у опытного товароведа.

Как и сто лет назад, в петербургской филармонии, Вера включила воду, вымыла руки и без всякой радости глянула на себя в зеркало. Рама превращала её отражение в унылый, но честный портрет.

…Как только Вера поняла, что ей не придётся оставлять Лару в Питере, а Лидия Робертовна убедилась в отсутствии всяческих обид по этому поводу, натянутость между ними исчезла. Будто бы Вера вымела её из квартиры вместе с многолетней пылью. Свекровь оценила Верины таланты по части стряпни — теперь она входила в свою кухню вежливой гостьей и с удовольствием принюхивалась к ароматам грибного супа и рулетиков из индейки. С Ларой у бабушки не потеплело — мало того что девочка не проявляла никакого интереса к музыке, так ещё и единственная попытка «поставить руку» окончилась тем, что детские пальцы придавило крышкой пианино. На этом музыкальное образование завершилось — и выглядело по-своему символичным. По аналогии с призывниками, которые наносят себе увечья разной степени тяжести, лишь бы не ходить в армию.

Дня через два после этого прискорбного случая Лидия Робертовна раскрыла перед Верой дверцы шифоньера (гостья так и не осмелилась попросить убежища для своих вещей — и они продолжали мяться в чемодане) — и вытащила оттуда длинное чёрное платье. Сверху донизу по нему бежали крупные чешуйчатые искры, сзади был пришит то ли хвост, то ли шлейф. Лиф — тяжёлый, как кираса, открытые плечи…

Вера испугалась, что платье предназначается ей в подарок. Единственный повод, по которому она могла бы его надеть, — собственные похороны.

Зря беспокоилась.

— Посмотри, это не слишком? — спросила Лидия Робертовна, прикладывая к себе платье.

— Надо примерить! — сказала повеселевшая Стенина.

Лидия Робертовна выгнала недовольную Лару из-за ширмы, переоделась — и явилась снова. Смущённая, с румянцем на щеках, она почему-то напомнила Вере одну из богинь, представших перед Парисом — и тянувшую руку за яблоком.