Подменыш - Валерий Елманов

— Дай-то бог, дай-то бог, — перекрестился отец Артемий.

Он совсем бы успокоился, если бы слышал разговор Иоанна с митрополитом, который произошел как раз в тот день, когда старца вывозили на санях из Москвы.

— С Артемием, владыка, я тебе потачку дал, а отца Феодорита ты себе как хошь, а чрез год из застенков высвободишь, — заявил царь, давая понять, что возражений он не потерпит. — Я людишек собрался к патриарху в Константинополь посылать за благословением на царство, а по-гречески на Руси так хорошо, как он, разве что Максим Грек ведает. Мне-то все едино, — добавил он насмешливо. — Выбирай из них любого, токмо я догадываюсь, что инок с Нового Афона о русской церкви понарассказывает. Он и тут-то не таился, а уж там и вовсе. Но можешь и его отправить — я дозволяю.

Макарий вздохнул, прикинул в уме, что Феодорит в конце-то концов не ненавистный Артемий, но уступил, не иначе как выговорив то, что сей старец должен провести в «покаянной келье» не меньше двух лет. Иначе мних не успеет осознать, проникнуться, а главное — понять на будущее с кем можно, а с кем нельзя водить дружбу.

Спустя полтора года отца Феодорита уже освободят — посылать в Константинополь, как на Руси по-прежнему именовали Стамбул, было и впрямь некого.

А отец Артемий уже осторожно забрасывал удочку относительно своего будущего местожительства.

— Признаться, коли выбор бы был, то я лучшей всего на Руси бы остался, в родной пустыни, — как бы мимоходом, вскользь заметил он.

— И это в моих силах, — не стал перечить мнимый монах. — Непогодь с ветряком угомонятся, и я тебя вмиг в Соловецкую обитель доставлю.

— Нет, ты ослышался. Я про пустынь свою сказывал, — уже более смело возразил старец.

— Экий ты привереда, отче, — крякнул богатырь. — Ты уж выбери, сделай милость. Тока помни, что на Руси тебе окромя сей обители места нету.

— Тогда… Литва, — после недолгого раздумья сделал свой выбор Артемий.

— Вот и славно, — одобрил Стефан. — Сейчас до пещерки добредем, а уж там совсем разговеемся. Лошадки свежие, седмицу отдыхали, пока я вас тут дожидался, так что повезут тебя резво…

…Спустя месяц прибыл из Соловецкой обители монах, которого прислал отец Филипп за обещанной царем утварью для богослужений в новом каменном храме. Визитом к Иоанну он остался доволен, поскольку государь одарил не только золотыми дискосом, потиром, звездицей и лжицей[186], но также и тремя ризами из парчи, расшитыми золотыми нитями и богато украшенными жемчугом.

Ответные его дары предназначались не только государю, но и митрополиту. Монастырь хоть и не подчинялся напрямую Макарию, а входил в Новгородскую епархию, но игумен понимал толк в вежестве, а потому дары предназначались обоим владыкам, причем царя удостоили подарком, про который всего несколько лет назад весьма неодобрительно отзывались на соборе, — шахматами, вырезанными из моржовых бивней. Митрополиту же завезли белорыбицу, закопченную особым образом, с использованием неких секретов, отчего вкус она имела такой, что ее впору использовать врагу рода человеческого, чтобы соблазнять праведников в дни Великого поста.

Попутно он изложил митрополиту новости, что случились в обители за последние два года. Разговор был как бы между прочим, но когда владыка поинтересовался про отца Артемия, то монах лишь недоуменно пожал плечами — мол, не привозили нам такого.

— Как не привозили?! — возмутился Макарий. — А старец-еретик? Вот он-то и есть отец Артемий.

— За эту зиму, да и весну тоже никаких еретиков нам не привозили, — твердо ответил монах.

Митрополит еще долго допрашивал гостя, после чего, обдумав все за ночь, наутро поехал к царю. Тот, узнав, в чем дело, лишь пожал плечами:

— Значит, он утек по дороге, а твои сторожи побоялись правду поведать, — и посетовал: — Надобно было его моим стрельцам отдать. Небось от них бы не сбежал.

Говорил Иоанн настолько спокойно и убедительно, что Макарий и впрямь уверился — именно так все и произошло на самом деле. Но еще через пару месяцев до митрополита дошел слух, что отец Артемий объявился в Великом княжестве Литовском. Был старец живой и здоровехонький, во всеуслышание заявляя, что спас его от злобных козней «иосифлян» не иначе как сам господь бог, когда он уже пропадал на берегу Студеного моря, всеми брошенный и покинутый. Вот тогда-то у Макария, сопоставившего «счастливое спасение» старца с удивительной уступчивостью царя, зародились первые подозрения. Но с одними голыми догадками подступаться к государю было глупо, и он смолчал.

Дьяк Висковатый тоже считал, что потерял немного, зато приобрел — о-го-го. Епитимия — неудобство временное. Три лета обождать — и нет ее. А богатейшие вотчины, коими царь наделил его спустя всего месяц после окончания собора, якобы за великие труды и знатное уложение с аглицкими послами — вот они. Тем более что на сей счет Висковатый не заблуждался. Не было с его стороны никаких знатных уложений, а уж тем паче великих трудов. Поговорил с Ченслером государь о том, о сем, вот и все. А вот иное, тайное, о чем говорил многозначительный лукавый взгляд Иоанна в момент, когда он объявлял о жалуемых дьяку землях, то действительно было. И сразу стало понятно Ивану Михайловичу — вот она, плата за собор, за пустые тягостные говори, когда он в течение нескольких месяцев выставлял себя на позорище, рассуждая о том, чего толком и не понимал.

Но была и еще иная плата, которая, пожалуй, подороже первой, — царская любовь да милость. Их и вовсе сравнить не с чем. Отныне Висковатый не просто встал в ближний круг — в малое число наипервейших и довереннейших вошел, коих по пальцам можно перечесть, да и то лишние персты останутся. А худородство — оно что? Ему воеводой не ходить, у него все сражения инако происходят. Бумага — поле, перья — копья, словеса — ратники, а грамотки — полки. И как это славно, что государь понимает — по важности его дело не ниже ратного. Иной раз пером да с умом можно столько же заполучить, сколь и в боях, да в сраженьях. А если опосля затраты на то, и на это сравнить — оно и вовсе несопоставимо. Вот и считай — что выгоднее.

Стефан тоже был счастлив. Наконец-то сбылась его мечта — утек он из Москвы. Эх, и велики рязанские просторы. Есть где разгуляться богатырской удали. Враг перед тобой, товарищи рядом, а боле ничего и не надо. Раззудись, плечо, размахнись, рука!