Земля несбывшихся надежд - Рани Маника

Я видела его в компании других мужчин, где он притворялся веселым. У них всех там горькая судьба, неудачные браки, а тени их покинутых детей дергают за изорванный низ их рубашек и просят дать им немного больше любви. Как же они презирают женщин! Мегеры, шлюхи, ни на что не годные. Потом они похотливо обсуждают проституток, которые ходят по улицам мимо новостроек. Джейану понадобилось действительно много времени для того, чтобы понять, что он потерял Рату, но к тому моменту ему на самом деле ни до чего уже не было дела.

Рата же училась в своей маленькой комнатке до тех пор, пока ее с любовью выдавленные из крема надписи «С Днем рождения» не стали выглядеть настолько хорошо, что их хотелось съесть. Потом она стала давать уроки в общественном центре. Она смогла выжить, не беря ни единого цента у Джейана. Ее курсы стали известными в Куантане. Туда приходили не только индианки, но и малайки, знаменитые своей врожденной тягой к творчеству и терпением в работе над сложными произведениями искусства, начали удостаивать вниманием ее уроки. Они возвращались домой с букетами нефелиумов и мангустанов, сделанных из сахара. Она выехала из той крохотной комнатки над прачечной, в которой ее старшая дочь ночью начинала кашлять. Как же она ненавидела Джейана! Как она ненавидела женщину, которая его породила! Она не хотела иметь с нами ничего общего. Мы сломали ей жизнь.

Худые и испуганные, ее дети шли за ней в новую жизнь.

— У вас нет отца, — говорила им она. — Он умер.

Дети кивали, глядя большими доверчивыми глазами, как немые ангелочки, держащие в руках свои изорванные крылья. Кто знает, какие мысли на самом деле проплывали в их несчастных головках? Бедняжки, в их мире было столько жестоких взрослых. Неужели они действительно не помнили того худого, как палка, мужчину, который, бывало, поднимал их высоко над головой? Того мужчину с большим простым лицом и медлительной речью, произносившим лишь очень немного слов. Да, они помнили его, как помнили потерянные пуговицы со своих рубашек. В своей чистой, но поношенной одежде они научились ходить на цыпочках вокруг своей мамы в их узенькой комнате. Она всегда была раздражена и всегда была рядом. Она отводила их за руку в школу. Их учительница была подругой Анны.

— Это такие хорошие дети, — говорила эта женщина Анне. — Если бы только они немножко больше говорили…

В последний раз, когда я видела Рату, она садилась в автобус. Они переехали в другую часть города, как можно дальше от вечно пьяного мужа-неудачника. Я внимательно следила за ней. Детей с ней не было. Даже со спины я сразу же ее узнала. Может быть, это стальная щетка, а может, тяжелая жизнь, но Рата очень изменилась. Ее кожа не просто обтягивала кости, а даже висела маленькими складками. Затем она повернулась к водителю, чтобы оплатить проезд и забрать сдачу, и я в ужасе увидела, что половина ее рта была изогнута вниз, как у перенесшего инсульт и частично парализованного человека. Ее волосы выпадали целыми прядями, и кое-где был даже виден лысый череп. Она напомнила мне один тамильский фильм, который я однажды увидела, где героиня убегает от снимающей ее камеры в лес. Зима, все деревья голые и спят в оцепенении. Все, что вы видите, это удаляющаяся спина героини. Эта удаляющаяся спина напоминает мне Рату. Камера отодвигается все дальше и дальше от нее. Она становится все меньше, пока не превращается лишь в точку на горизонте. Прощай, Рата!

Я не знаю, куда уходят годы, но я больше не сижу на улице среди поспевших «дамских пальчиков» и ярко окрашенных баклажанов, наблюдая за насекомыми или давая поесть цыплятам в моей волшебной пещере под нашим домом. Земля вокруг — это скучный пустырь. Все поросло травой. Я просыпаюсь утром и выполняю рутинную домашнюю работу, потом подходит время для полуденного сна. Потом, конечно, телевизор, потом — время ложиться спать. Иногда посмотрим фильм в кино, а но пятницам зовут на вечерние службы в храм. Однажды утром я проснулась и поняла, что мне сорок пять, я не замужем, а папе восемьдесят два. Я смотрела на него, это был старый мужчина на расшатанном велосипеде. Годами я наблюдала из окна, как он взбирается на один и тот же ржавый велосипед и едет по той же дорожке, и переживала, что однажды он может упасть и удариться. Но я была на рынке в тот день, когда это действительно произошло. Это мама стояла тогда у окна и видела, как он упал на землю, зацепившись за вздымающиеся корни дерева рамбутан, которое за эти годы стало огромным.

Она выбежала из дома босая, чтобы помочь моему бедному старенькому папе, когда он лежал на спине, слишком оглушенный падением, чтобы двигаться. Маме был шестьдесят один год. Ее руки стали старческими и сморщенными, но в них все еще была невероятная сила. Она согнулась над своим мужем, лицо которого было словно высохшее русло реки. Все в глубоких трещинах. В течение многих лет она читала его, как книгу. Ему было так больно! Она протянула руку и дотронулась до глубоких морщин. Даже сквозь боль отец с удивлением смотрел на жену. Заднее колесо его велосипеда все еще вращалось. Мама старалась помочь ему подняться.

— Нет, нет, — застонал он. — Я не могу двигаться. У меня сломана нога. Вызови «скорую».

Тогда мама побежала в дом старухи Сунг. Ей открыла служанка. Впервые за столько лет мама была в этом доме. Она узнала стол из розового дерева, за которым Муи Цай подавала своему хозяину блюдо из тушеного мяса собаки и где ее хозяин впервые провел рукой по ее молодым бедрам. Где японские солдаты бросили ее на спину и насиловали один за другим. Под мамиными ногами был холодный пол, покрытый мозаикой терраццо.

— Хозяйка Сунг! — крикнула мама тонким голосом.

Наконец хозяйка Сунг открыла темную деревянную дверь и вышла к маме. Невозможно описать, какой безобразной она стала — толстая и начавшая лысеть. В ее заплывших жиром и ставших еще меньше глазах не было радости. Кроме того, мамино присутствие, казалось, заставляло ее чувствовать себя неловко. Перед ней был человек, который знал все ее ужасные секреты. Мама сбивчиво объяснила, зачем ей нужен телефон. Хозяйка Сунг указала на телефон в прихожей. Позвонив, мама поблагодарила и быстро вышла.

Она прошла мимо дома Мины, где много лет назад они с Муи Цай увидели большого питона. Мины уже давно здесь нет. Ее попечитель японец оставил ей клочок земли и немного денег, и она уехала. Мама быстро прошла мимо китайского дома, где так давно повесилась бедняга А Мои. Папа лежал на спине. Он никуда не сдвинулся с места. Маме хотелось плакать, но она не понимала, почему. Было очевидно, что ушиб несерьезный. Почему же она вдруг почувствовала себя такой потерянной, такой покинутой? Как будто бы это он покинул ее, а не она оставила его, чтобы пойти позволить. Почему после стольких лет она вдруг почувствовала боль в своем сердце при одной только мысли о его боли, о том, что может потерять его? Она очень старалась вспомнить, как он раздражал ее, надоедал и невыносимо расстраивал.

Они смотрели друг на друга.

Папино лицо ничего не выражало. Он просто смотрел на маму так, как и все эти годы. Серьезный, надежный и податливый. Она думала, что скажет ему о том, что чувствует. Наверное, его утешили бы ее беспорядочные мысли, ее большое желание, чтобы он поправился. Затем прибежала я, и ее сентиментальные слова умерли, не сойдя с языка. Мама была смущена тем, что такая пожилая женщина, как она, думала о таких глупостях, и втайне благодарила меня, что не произнесла этих смешных, ребяческих слов. Скажи она их — и папу это могло довести до инфаркта.