Земля несбывшихся надежд - Рани Маника

Она оставила меня с папой и пошла в дом, чтобы приготовиться. Она хотела поехать со стариком в больницу. Быть рядом с ним. Ей, несомненно, было невыносимо оставаться дома одной. Мама быстро переоделась из своего старого коричневого с зеленым выцветшего саронга в светло-синее сари с тонкой темно-зеленой кромкой. Она положила деньги в кошелек и спрятала его в свой чоли. Кто знает, сколько сегодня может стоить, лекарство? Затем расчесала волосы и завернула их в тугой пучок на затылке. Чтобы все это сделать, ей понадобилось всего несколько минут.

В доме было очень тихо. Казалось, дом знал, что за его стенами случилась трагедия, и знал, что стариков не вылечишь. Мама взглядом встретилась в зеркале со своим отражением и замерла в испуге. Это был кто-то чужой. Она подошла ближе. Ей стало неловко, поэтому она отвернулась и попыталась привести в порядок свои мысли. Ее ноги. Она должна была что-то быстро сделать с ногами. Она смыла грязь со ступней и, надев обувь, пошла ожидать приезда «скорой» рядом со своим стариком. Она царственно наблюдала за нами, смотрела, как я согнулась возле отца, поглаживая седые волосы на его голове, а по моему лицу лились тихие слезы. Но моя слабость придавала ей сил. Она была рада, что не поддалась тем странным эмоциям. Она гордая женщина. Она не хотела выглядеть слабой или глупой. Хорошо, что это не она так недостойно согнулась у земли, выплакивая свою душу. Она знала, что из-за занавесок наблюдают соседи. Когда-то они все столпились бы вокруг, пытаясь помочь, как в те времена, когда японские солдаты забрали мужа Мины и застрелили его. Но сейчас по соседству жило много новых людей. Целое поколение людей, которые улыбались и махали рукой издалека. Людей, которые верили в странную, европеизированную идею, имя которой — неприкосновенность частной жизни.

В наш переулок заехала «скорая». Я бешено замахала руками, крича: «Сюда, сюда! Скорее сюда!»

Двое мужчин в белых халатах переложили папу на носилки. Он морщился от боли. Мама испытывала чувство, которое сейчас называют дежа вю, глядя, как отца перекладывают на узкие носилки быстрые руки в белом. Она вспомнила, как в последний раз видела его лежащим на узкой кровати, без сознания. Тогда она сама была еще ребенком. Она забралась в «скорую» и спокойно сидела, пока машина мчалась по улицам Куантана.

Папа закрыл глаза от усталости. Казалось, он уже далеко. Было немного странно, что она хочет дотронуться до него, почувствовать, что он все еще здесь, с ней. Ее собственные мысли смущали ее. Возможно, мама старела, а может быть, она понимала его усталость. Она давно знала, что его ждут сумерки, когда безразличие опустит свое толстое мягкое покрывало. Вероятно, она боялась полного наступления ночи, которое отец, как оказалось, приветствовал, даже звал. Один раз его дрожащие веки поднялись, взгляд безмолвно остановился на ней, и, будто довольные ее тревожным видом, его веки снова закрылись. Мама рада была быть опорой отцу. Она почувствовала, как лед сожаления растаял и медленно заполнял все маленькие изломы и трещинки внутри нее. Она вела себя с ним ужасно. Всю жизнь он старался, чтобы ей было хорошо, а она была нетерпелива, груба и властна. Мать добилась того, что все дети знали, что всем руководит она. Она не давала отцу возможности показать себя, завидуя каждому маленькому проявлению любви, которое дети тайком привносили в его безрадостный мир.

Это была всего лишь небольшая трещина в тазобедренной кости. Отцу наложили на ногу гипс. Он лежал на кровати с закрытыми глазами. Мама видела, как потускнели его волосы. Всегда такие черные, сейчас они были коричневыми с сединой. Принесли поднос с едой. Отец посмотрел на эту скромную еду и несчастно покачал головой. Мама смешала немного риса с рыбным бульоном и кормила папу так, как кормила всех нас, когда мы были еще совсем маленькими. Как ребенок, папа ел из ее рук. С того самого дня он ел, только если мама сама кормила его.

— Завтра я принесу домашней еды, — пообещала она, счастливая, что может быть на самом деле полезной. Оставив его, она ушла с тяжелым сердцем. Она сама не могла понять, что с ней происходит. Тем не менее, она обстоятельно поговорила с врачом. Это была всего лишь маленькая трещинка. И доктор уверил ее, что нет ни малейшей причины волноваться. Через три недели гипс будет снят, и папа будет как новенький. Она приехала домой на автобусе. Ездить на такси было очень дорого. К тому же, ей всегда нравилось ездить в автобусе. Когда она добралась домой, было уже четыре, и она еще ничего не ела за этот день и не пила своих лекарств от астмы. Мама быстро глотнула воды. У нее не было аппетита, но в животе ее громко урчало, поэтому она съела немного риса с карри.

В течение трех недель ее жизнь шла по одной и той же схеме. Она просыпалась и, не думая о завтраке, быстро готовила немного еды и бежала в больницу, кормила отца с ложечки, потом забирала пустую посуду для завтрака и возвращалась домой на автобусе. Дома она выпивала свои таблетки от астмы и примерно через полтора часа заставляла себя поесть. Конечно, она не знала, что эти сильные таблетки от астмы, принятые на пустой желудок, разрушают его стенки. Каждый день кислота в ее желудке разъедала его стенки. Она не обращала внимания на случавшиеся время от времени приступы боли и спазмы. Были дела поважнее.

В день, когда должны были снимать гипс, мама приехала пораньше. Она ожидала рядом с кроватью, пока срезали твердый пожелтевший гипс.

— Вот и все, — весело сказал папе врач.

Папа попробовал пошевелить ногой, но та была словно камень, привязанный к его телу.

— Еще раз, — настаивал доктор. — Двигайте ногой. Она будет немного негибкой, но сейчас она как новенькая.

Папа, бедняжка, старался что есть сил пошевелить ногой.

— Она не будет двигаться, — наконец сказал он, утомленный усилиями сдвинуть с места свою каменную ногу. Врач нахмурился, а медсестра скорчила какую-то гримасу. Эти старики. Всегда волнуются из-за пустяков. Мама наблюдала за этим всем. Приступы боли в животе беспокоили ее. Боль становилась жгучей.

Врач снова осмотрел папину ногу. В конце концов он заявил, что гипс, возможно, был слишком тугим и что папе сейчас нужна физиотерапия. И вот благодаря этой небольшой терапии папа снова сможет бегать по больничным коридорам. На самом деле его нога была мертва. Все нервы этой ноги были мертвы. Она была холодной и тяжелой. В том, что она была парализована, не было сомнения.

В течение трех месяцев папа подвергался терапии в руках ко всему безразличных медсестер, которые винили его в том, что он ленив. Однажды он проснулся от того, что у него во рту был какой-то клочок бумаги. Он понял, что это одна из медсестер подшучивает над ним. Он был один и стал мишенью для их шуток. Отец знал, что их раздражает то, что он не может сам оправиться. Они часто вели себя так, будто он специально не пытался ходить. У него же было три взрослых сына, которые могли бы ему помочь. «Скорая» привезла его домой. Они аккуратно перенесли его на кровать.

Я слышала, как отец с облегчением вздохнул.

Но теперь, когда он был дома, он перестал делать упражнения, и медленно, но верно и вторая нога перестала двигаться. Паралич подкрался к его ногам и стал подниматься вверх по телу. Он превратился в человека со странным телосложением и согнутыми коленями. Когда мы пробовали выпрямить его ноги, они медленно возвращались в прежнее положение до тех пор, пока колени снова не были согнуты. Прошел месяц, и маме поставили диагноз — хронический гастрит. Не было ничего, что бы она могла съесть, не испытывая ужасной боли. Целыми днями она пила теплое молоко и ела шарики из риса с йогуртом. Она даже не могла больше есть фруктов. Апельсин или яблоко могли вызвать у нее кашель с кровью. От помидора она кричала от боли, а еда с малейшим содержанием специй или растительного масла могла бы заставить ее разбить о пол тарелку.