Демоны брельского двора - Инна Мар

руками, а танну Нелу – руками ее мужа. Сводите танну в нужник, дайте ей воды и продолжим, с божьей помощью.

Альда попыталась было разжалобить его слезами, мольбами и ангельским видом, но быстро смекнув, что это бесполезно, перестала прикидываться овечкой и явила свой истинный лик. Надо отметить, что Арсен был впечатлен. Глаза ее, ставшие совершенно желтыми, и более, чем когда-либо казались наполненные огненной лавой, пылали такой ненавистью и неукротимой злобой, словно из них бил адский пламень. Она без обиняков сообщила ему, что если она когда-либо выйдет отсюда, то он, Арсен Сиверра, глава тайной полиции Брелы, покойник, и это еще не самое худшее, что может с ним случиться ….

«Нет, дорогуша, никогда ты отсюда не выйдешь», ответил он ей мысленно. Она как будто тоже догадалась об этом и завыла подобно волчице, от чего у всех присутствовавших похолодело нутро.

К этому моменту для него стали очевидными две крайне прискорбные вещи. Первая, еще более или менее переносимая – она никого не убивала. И вторая, совсем неприятная, – она не признается, что бы с ней не делали и чего бы взамен ни обещали.

Девчонку придется прикончить, устало подумал он. Решение это не доставляло ему особой радости, и он даже ощутил нечто отдаленно напоминающее сожаление, однако по-другому выпутаться он не сможет. Адьд Брюин, отец покойного Дамиани, никакого иного исхода, кроме ее смерти, не примет, и поскольку надежды на казнь таяли с каждым днем, следовало взять осуществление правосудия в свои руки.

Альд Брюин приехал в столицу из Кераны, где он был наместником, около двух месяцев назад, и попросил о встрече. Альд жаждал возмездия: сын его погиб из-за этой бессердечной лживой твари, севардского выродка, и справедливость требовала, чтобы она отправилась в ад вслед за своей мамашей. В ответ на резонный вопрос Сиверры, причем здесь он, безутешный отец привел два мощнейших аргумента: кое-какие бумаги, из которых явственно следовало, что он, Сиверра, был напрямую причастен к исчезновению архива дипломатической переписки с послом Рамалы, и поместье недалеко от Морени, довольно жирный кусок. «Чтобы вы не чувствовали себя ущемленным», сказал ему Брюин. Сиверра сухо заметил ему, что визит в Переулок Убийц обошелся бы ему гораздо дешевле, на что старый альд ответил, что он предпринял одну неудачную попытку, но его человека застрелил дьявол Меченый, и его люди не спускают с нее глаз, к тому же он пришел к выводу, что быстрая расправа – это слишком легкое наказание.

Раздумывать было некогда и не о чем, и Сиверра согласился. Он периодически занимался тем, что называл «наставлением неразумных овец», и что по сути являлось безупречно проведенными актами шантажа. Например, недавно он спас спесивого мальчишку Лозанна от верной гибели, грозившей ему за похождения в спальню принцессы, за что альда Корсани, мать Лозанна, преподнесла ему прекрасные земли, доходом более десяти тысяч золотых в год. В конце концов, что такое жизнь обычной бездушной придворной куклы по сравнению со священным горем отца и имением?

Поначалу ему несказанно везло. Камеристка девицы умерла от яда, и ему удалось устроить к ней свою шпионку. Некоторое время спустя Сельма сообщила ему, что хозяйка часто с кем-то разговаривает, находясь в одиночестве, вероятно, с демонами или призраками, и Арсен стал потихоньку собирать сведения, готовясь обвинить подопечную в колдовстве, благо оснований оказалось более, чем достаточно. Однако все это померкло по сравнению с подслушанным Сельмой разговором девчонки и Меченого.

Конечно, было бы великолепно, если бы Рохас все рассказал королю сам, но такого подарка судьбы Арсен не ожидал. Более того, командор был из тех людей, которые самостоятельно расправляются с обидчиками, не вмешивая никого в свои дела, и Сиверра никак не мог этого допустить, поэтому позаботившись о подходящем объяснении своей осведомленности, он направился к королю.

Рохас был мертвецки пьян, и несмотря на все приложенные слугами усилия, привести его в чувство не удалось. По свидетельствам очевидцев, он пил беспрерывно почти четыре дня, и чтобы вернуть его во вменяемое состояние, требовалось почти столько же времени. Сержант Каллас в ответ на вопрос, видел ли он танну Эртега рядом с комнатой Дамиани в ночь его смерти, лишь выпучил глаза и ответил, что достопочтенный тан что-то перепутал. Несознательность свидетелей Сиверру нисколько не смутила – в его распоряжении имелись образцы почерка девицы Эртега, и король, едва взглянув на них, изменился в лице. Рохас и Каллас были немедленно арестованы и отправлены в Пратт, комнаты командора обыскали, но ничего в них не нашли.

– Мне нужно ее признание, – сказал король. – Одной записки для обвинения недостаточно, тем более, у меня нет уверенности, что это не подделка. Убедитесь, что она не оговаривает себя – пусть своей рукой напишет ее заново.

У Сиверры засосало под ложечкой от дурного предчувствия. Вдруг девчонка ни в чем не признается? Написать письмо ее почерком было делом несложным, у него были подобные умельцы, однако проблема заключалась в том, что он в глаза не видел этой проклятой записки. В тот день он был в отъезде и тупоголовый Грамон отдал ее королю, едва прочитав и даже не потрудившись переписать ее или хотя бы запомнить ее содержимое. Вторым неприятным моментом было осознание, что король ему не вполне доверяет. Впрочем, несмотря на уверенность в том, что ему удастся вырвать из девки признание, у него был запасной план. Арсен Сиверра никогда ничего не оставлял на волю случая.

Дело оказалось сложнее, чем он рассчитывал. Девка не признавалась, король проявлял нетерпение, альд Брюин тоже. Со всех сторон на него оказывали давление. Придворные, подстрекаемые малахольным жердяем Мальворалем и придурошной дылдой Лавага (как она умудрилась остаться в Торене, с такой внешностью ей была прямая дорога к альве Мильян), писали королю прошения, из которых явствовало, что танна Эртега была добродетельней и безгрешней пророчицы Марсалы, и являлась чуть ли не последней девственницей Брелы, а потому никак не могла совершить приписываемые ей преступления. Сиверра взглянул на список заступников и чуть не поперхнулся от возмущения. Некоторые из этих людей не заступились бы даже за родную мать. Затем он вспомнил, что добрая половина двора опустошила свои шкатулки с драгоценностями, чтобы завоевать благосклонность фаворитки принца в надежде на то, что она когда-нибудь станет королевой. Вера Арсена в человечество была отчасти восстановлена: очевидно было, что люди пытались спасти свои вложения. Однако не менее очевидным было и то, что маленькая проходимка пользовалась всеобщей симпатией, и ей все сходило с рук. Он чувствовал себя крайне неуверенно.