Аскольдова тризна - Владимир Афиногенов

А в 476 году император Ромул Августул, соединивший в своём двойном имени имя основателя Рима Ромула и имя основателя империи Августа, вынужден был отказаться от власти, увековечив незадолго перед тем себя на монете.

Вот вам и «вечный Рим»!..

Да, не вечно всё, а человеческая жизнь в особенности!

Плачьте славяне, умер сын ваш великий — Константин, принявший перед смертью схиму и нареченный Кириллом.

Умер он 14 февраля 869 года, но перед своею кончиной призвал к себе брата Мефодия и сказал ему

— Мы с тобою, как два вола, вели одну борозду. Я изнемог, но ты не подумай оставить труды учительства. Даёшь мне в том своё слово?

— Даю, — ответил Мефодий и, взяв его истончившуюся руку, не скрываясь, заплакал...

Так получилось, и в том не наша вина, что мы не смогли отвезти прах философа на родину и погребли его в базилике святого Климента.

В средине 869 года папа Адриан Второй по просьбе славянских князей Ростислава, Святополка и Коцелу отправил нас из Рима, где мы прожили почти два года и где испытали много нравственных страданий, что не могло также не отразиться на слабом здоровье Константина: видели унизительное поведение послов из Византии, позоривших честь Фотия, и узнали ужасные, преступные нравы духовных руководящих лиц Рима.

Да простит их Бог, если простит.

Случилось всё так, как и должно было случиться: умная красивая Рахиль овладела не только телом Дира, но и его душою. За прошедшие два года она родила ему мальчика и девочку, и бездетный доселе князь очень изменился, став отцом, — набрался степенности и теперь больше напоминал своего погибшего брата.

Всех своих любовниц, в том числе и светлоокую Забаву (она досталась ему от Аскольда, но не в качестве жены), он отправил в лесной терем, куда поначалу заезжал, но, обзаведясь детьми, дорогу туда напрочь забыл...

На свадебном пиру жён себе из знатных подружек дочери хазарского царя присмотрели и другие вятшие женихи Киева — среди них оказался и Янь Вышатич, и живописец Лагир, от которого окончательно ушла Живана с дочерью (даже сам Вышата просил её вернуться к мужу — не помогло). Другую вместе с дитятей забили бы в бочку c шипами изнутри и спустили бы под откос с горы, но Живана — дочь самой бабки Млавы; на стороне Живаны стояли все корабельщики, хотя любили также и алана. Главным же было в этом деле то, что её не давал в обиду боил Вышата.

Но как снова женился Лагир, так семейное дело у него пошло на лад: такой понимающей во всём и уважительной жены, казалось, в целом мире ему не сыскать бы. Она тоже родила мальчика и девочку. И Лагир как-то незаметно для себя самого возвысился до больших людей Киева; Дир сделал его управляющим вымолом, а если по каким-то причинам отсутствовал Вышата, то алан замещал его и становился начальником уже над всеми киевскими пристанями.

А дел на них было невпроворот: по сути, строился новый флот, почти весь погибший в Босфорском проливе, и тем, кто остался в живых, мрачная буря теперь вспоминалась так, словно привиделась им в кошмарном сне...

Так думал и князь Дир, но однажды, в зимнюю метельную бессонную ночь, взглянув в окно, опять увидел в крутящейся серой мгле белый призрак Аскольда. На сей раз тот явился с закрытыми глазами, но в уголках его губ застыла зловещая улыбка. И она показалась Диру страшнее любого взгляда.

Но утром, когда Рахиль села ему на колени и стала целовать его лицо, как это делают византийки, и когда со смехом выбежали из спальни мальчик и девочка и уткнулись курчавыми головками отцу в бок, у Дира совсем отлегло от души, улетучился ночной страх, и князь надолго забыл о зловещем призраке...

Диру хорошо было с детьми и ласковой женой!

А Рахиль, искренне полюбив мужа, всё же не забывала о наказах своего отца и первого советника Массорета бен Неофалима и, потихоньку приглушая ярость киевского князя по отношению к Византии, внушала ему мысль о необходимости дружбы с нею. И настал такой день, когда Дир счёл нужным послать туда своё посольство, включив в него и Лагира.

Киевские послы прибыли в Константинополь в то время, когда византийский двор был ещё в возбуждённом состоянии после Собора, на котором предали анафеме бывшего патриарха Фотия, а из Рима только что вернулся Мефодий, схоронив там родного брата.

Но Игнатий, ставший новым патриархом, уже не мог, если бы и захотел, заточить Мефодия, сторонника Фотия, в темницу, ибо папа Адриан Второй, отправляя брата Кирилла (Константина) снова в Великоморавию, рукоположил его в епископы.

Василий Македонянин, уже два года правивший Византией, в эти дни в духовные дела особенно не влезал, он был занят сердечными: из Патраса к нему во всём великолепии своего могущественного богатства приехала его лучшая подруга Даниелида. Он встречал её так, как если бы столицу его государства посетила сама вдруг ожившая царица Клеопатра. Хотя разницы в том не было почти никакой, ибо Даниелида величалась в Константинополе царицей.

Бывший конюх и гусиный пастух умел ценить преданность и не забывал, кто снабдил его, нищего, звонкими монетами. Даниелида дала ему в услужение немало рабов, чтобы он при императорском дворе, как владелец собственного имущества, мог уже начать свою поистине головокружительную карьеру...

Конечно, если бы не Македонянин, Фотия сразу бы услали подале от тех мест, где отбывал ссылку Игнатий. А скорее всего, его бы умертвили... Но новый василевс, несмотря на то, что бывшего патриарха предали анафеме, оставил его при себе, но сделал это так, что будто бы по милосердию своему Фотия пощадил новый духовный владыка. Хотя все видели, как загорались яростью глаза Игнатия при одном только виде «блудодея-хазарина»... У Василия голова оказалась крепкой не только на выпивку.

Разумеется, оставляя Фотия в Константинополе, Македонянин думал о будущем — он ведь ещё не знал, как сложатся у него отношения с упрямым, озлобленным кастратом, а Фотий ему нравился своей учёностью. Василий при восшествии на императорский престол и Фотия мог бы оставить на прежнем месте, но до некой поры не хотел воевать с римским папой. Силы у нового василевса были пока не те! А вот как окрепнут крылья... Тогда и поглядеть можно!

Но сие лишь предположения смиренного монаха.

Догадки Леонтия оказались верными.

Игнатий с каждым днём всё больше и больше подпадал под влияние римского папы и всё чаще проявлял строптивость и упрямство, которые шли вразрез не только с личными интересами василевса, но и государственными. А время диктовало иные условия, и император стал склоняться к мысли, что на патриаршем престоле должен сидеть более образованный и энергичный человек, нежели Игнатий. А таким человеком являлся Фотий.

В 877 году Василий Первый вновь отдал ему корону патриарха, уже не спрашивая разрешения папы Иоанна Восьмого, а всего лишь уведомив его. И папа «проглотил пилюлю»; он не только согласился на замену, но и послал своих легатов на Константинопольский собор, где снова утвердили патриархом Фотия, в прошлом преданного анафеме.