Аскольдова тризна - Владимир Афиногенов

Чтобы незаметно внедриться в чужой город или какое-либо селение, норманны применяли один и тот же давно испытанный метод: под видом ковалей покупали кузницу (надо отдать должное пришельцам с севера, все они с детства владели кузнечным молотом), а работая в ней, вынюхивали-высматривали всё и сообщали своим; и наступала пора, когда вооружённые отряды приходили сюда и грабили. А те «кузнецы» ещё и помогали им без особого шума и взлома открыть ворота.

Смоленск, как и Киев, стоявший на «пути из варяг в греки», отличался от столицы полян разве что меньшим размером; занимал он также правый берег Днепра, а на левом располагалось городское поместье, правда, оно служило обиталищем не живым, а мёртвым и называлось Гнёздовскими курганами — там находились родовые усыпальницы кривичей. Здесь богов не было, племенные идолы высились на Шкляной горе и в Рачевском городище, за которым тянулась дубовая роща. А в ней уже росли священные дубы с вбитыми в них кабаньими клыками.

И вот из кузницы, стоявшей у входа в эту рощу, ранним утром вышли двое и направились строго на север. Путь их явно лежал к Новгороду.

Было начало лета 882 года, третьего дня пролетья, месяца разноцвета, или хлебороста (июня), когда ярец (май) — радость, а хлеборост — счастье.

Кривичи июнь называли ещё и скопидомом, и огуречником, и длинными льнами, и соловьиными песнями.

Хлеборост,

В закрома дунь!

Нет ли жита

В углах забыта?

Эти двое, вышедшие из Смоленска, шагали по земле третий день; и им после душной кузни в третий раз являлись тёплые ночи, а если ночи тёплые, надо ожидать изобилия плодов. Являлись им и туманы спокойными утрами — стелются тихо по рекам, озёрам и над лугами.

Обернулся тот человек, что постарше, к тому, кто помоложе:

— Горегляд, я-то на земле давно живу, много чего повидал и узнал. Вот смотри: если туманы стоят с утра не шевелясь, быть, значит, солнечной погоде днём — такая примета у кривичей, а если душно бывает во время восхода солнца, то к ненастью... Понюхай траву.

Кто помоложе, почти отрок, понюхал и сказал, широко раскрыв глаза:

— Жимолостью пахнет.

— Это тоже к дождю... Давай доставай накидку из тоболы. Эх, Горегляд, у нас дома сейчас небось дует ветер и волны в фьордах пенятся, чайки стараются перекричать друг друга и соколы парят над каменными вершинами... Как я по дому соскучился!.. Вот уж который год живу здесь. Ни семьи, ни кола ни двора. Теперь дали тебя в родственники. Чтоб ты мне как бы племянником был. Так что зови меня на полном серьёзе дядей. Дядей Северианом... Имя же у меня настоящее — Тодгрин. А ведь попал я на Русь в таком же возрасте, как ты, отрок... Сколько лет-то тебе? Семнадцать... И имя у тебя норвежское — Торвальд?.. Ну что ж, раз твоё имя содержит имя нашего бога молний, значит, ты счастливый...

— Какое там «счастливый»?! Матушка давно умерла, отца убили в страшной резне со жмудью... Я, кстати, тоже участвовал в ней, первый раз в жизни своей... Ох, навидался всего! Смотри... — Отрок поднял рубаху и показал косой красный рубец на животе. — Полоснули меня мечом, до конца бы зарезали, если б не отец... Зарубил он моего обидчика, но от другого не увернулся... Правда, старшина кривичей мне и за отца серебра отсыпал... Да разве мёртвого воротишь?!

— Это ты верно сказал, Горегляд. Может, ты себе и имя придумал в дорогу в соответствии с горем?

— Не я... А дал мне его кузнец Скьольд, ну тот, который из Новгорода пришёл и кузню купил, и которого зовут сейчас Сила. Он-то после того, как меня ранил жмудин, к себе взял, выходил, а потом на горн поставил — раздувать пламя... По-русски настолько хорошо говорит, что я и не думал, что он урманец, как мой отец, как я...

— Я ведь тоже хорошо знаю язык русов. А если быть откровенным до конца, то Сила, то есть Скьольд, — мой хороший друг, мы с ним в Новгород в твоём возрасте пришли с дружиной Одда. Сейчас Одда по-русски величают — Олегом. Он после смерти Рюрика в Новгороде уже три года княжит, при малолетнем племяннике Игоре временный правитель. Сестра его Ефанда всё дочерей рожала, только к концу жизни мужа разрешилась наследником. А Одд послал Скьольда в Смоленск, чтоб внедриться. Так дружинник кузнецом стал и тебе помог, а время пришло — меня из Новгорода вызвал... Теперь же, Торвальд, повесь на рот замок; когда что надо будет, я сам скажу или спрошу... Понял?

— Понял, дядя, — усмехнулся отрок.

— Пошагали дальше. Но в пути с любым из нас всякое может случиться. И тот, кто в живых останется, обязательно должен князя Олега отыскать и передать ему на словах... А что передать — мы оба ведаем.

— Да, ведаем... Скьольд наказывал.

— Не Скьольд, а Сила...

— Да, да, дядя Севериан, — поспешил заверить отрок.

— Молодец, что усвоил.

Не близкий путь от Смоленска до Новгорода: легко сказать — «пошагали дальше». Конечно, рассчитывали только на свои ноги. Если на лошадях, рассудили, то мороки больше. И вырядились не воинами, а обыкновенными смердами: в рубахах полотняных, таких же штанах, правда, в сапогах, на которых внимательный глаз обнаружил бы спереди кожаные ремешки, продетые в отверстия и туго стянутые. Для удобства и крепости решили обувку скандинавскую надеть. Сейчас в таких сапогах уже многие русы ходить стали. Взаимное проникновение... Они и пиво варят такое же, какое норманны готовят. Называют его олуем. Теперь и жители северных стран пьют его за милую душу, ибо у русов оно крепче делается. Так-то.

А вот порядки на Руси, которые на мечах норманнов держатся, наоборот, покрепче русских будут. Скажем, в Новгороде или в том же Смоленске.

Чтобы защититься от ятвягов и жмуди, старейшина племени поначалу заступ в Киеве искал, даже выдал свою малолетнюю дочь Забаву за князя Аскольда. А как сожгли его, другой князь стал держать её в наложницах, затем в лесной терем отправил. Да не стерпела она, убежала, теперь снова в Смоленске. Не баба, а настоящий муж! Наравне с воинами рубится в сечах, а стрелою сбивает со шлема даже самый махонький шиш. Малые шиши на шлемах любят носить вожди жмудские и ятвяжские.

И тогда старейшина кривичей, разуверившись в Киеве, нанял дружину норманнскую на службу себе. И пока не жалеет... Только невдомёк ему, что на его город князь Олег давно глаз положил. Для того и прислал сюда своих людей под видом кузнецов. Они уже свою «работу» провели, и Скьольд снарядил в дорогу к Олегу нарочных. Двоих.

Эти двое то спускались в ложбины, то поднимались на взгорья, минуя заливные и суходольные луга, болота, берёзовые и еловые леса и сосновые на песках. Спокойно шагали и любовались тем, как росли пырей, тимофеевка, лисохвост, овсяница, мышиный горошек, как были расцвечены колосовые метёлки красными головками клевера. Даже болота не казались однообразными: являлись не только в смраде и грязных туманах, но и в зелёных мхах со рдеющими в них ягодами клюквы и брусники, рассыпанными точно зерна рубинов.

Луга же суходольные состояли из растительности менее густой, чем на лугах заливных, но зато более многоцветной: здесь произрастал поповник с цветками, похожими на ромашку; зелёная манжетка с округлыми, сложенными ровными складочками, изогнутыми листьями; вязель с верхними розовыми лепестками и нижними бледно-лиловыми; жёлтая гусиная лапчатка и, конечно же, василёк синий. А ещё растут сивец и белоус, полевица и щучка.