Офицер разведки - Владимир Геннадьевич Поселягин

расстроился. Все так же работал в селе, хотя больница уже стала в два этажа и пятьдесят работников, одних врачей семеро. Как меня ни сманивали, я так там и работал. Любил я те места. Решил в семьдесят седьмом развеяться, давно однополчанин к себе зазывал, он у меня орудием командовал, осетин, и вот до чего дошло, я погиб. Все паникуют вокруг, а я спокойно снимаю с себя амулеты и артефакты и убираю в хранилище. Всего секунд десять у меня было, пока не снесло. Я прожил прекрасную жизнь, которую можно очень долго описывать, там были и приключения, на охоту ходил часто, и горе, и радость. Я был дважды женат, шестеро детей. Однако это все не важно, важно другое, еще в пятьдесят четвертом я потерял магию. Нет, магеныш с учителем поработали как надо. Просто я не прекратил искать амулеты и артефакты. Вот и нашел на свою голову. Тот сработал, когда я коснулся им магической нейросети. К счастью, пусть та на перезагрузку ушла, но уцелела, а вот Дар мой – нет. Ох меня и корежило. Да что это, я в коме год пролежал в больнице Кирова. Это была катастрофа.

Горевал я месяца два, как из комы вышел и понял, что случилось, пока не смирился. Дар так и не вернулся, ушел весь в работу, и вот до доктора медицинских наук дорос. И махнул на все рукой, просто жил. Знаете, понравилось, это было просто здорово. И еще одно: я не вернулся бы в село, и так моложаво выглядел, вопросы уже звучали с завистливыми нотками. Собрался инсценировать свою гибель, омолодиться и начать с нуля, молодым парнем. А тут такое. Лавина, да еще такая смертоносная. Не ожидал. Да и не рассчитывал. Я на перерождение и не думал уходить. А желал со стороны следить, как растут мои дети, внуки, правнуки, помогать им. Мне это было интересно. Медицина увлекла, много новых открытий. Да я больше их сделал, просто не афишировал, главное пациенты довольны, выздоравливают, и это хорошо, это радовало. А теперь что? И главное где я? Все это пронеслось у меня в голове за то время, что приходил в себя, как теперь понимаю, в новом теле. Это и заняло секунд десять. С некоторым трудом открыв глаза, увидел в проеме разбитых досок дым, черный, он застилал небо. Тут еще я услышал такие до сих пор ненавистные слова на немецком:

– Курт, тут русский раненый.

– Серьезно?

– Крови мало. Похоже, по голове получил.

– Комиссар? Офицер?

– Нет, рядовой.

– Пусть пленные его вытащат из завала, а русский врач осмотрит.

Те стали отдавать команды, я почувствовал, как меня схватили за ноги и под треск материи вытянули на свет. Рядом слышался треск углей, что-то горело. Тянули меня два бойца-красноармейца с пустыми петлицами. Без ремней. Чуть повернув голову, я рассмотрел разбитые строения, похоже военный городок, причем накрытый артиллерией. Тут не минометы работали, а что-то куда серьезнее, чем легкие гаубицы. А мне плакать хотелось. Я не фанат этой войны, хватило двух раз, чтобы пройти это страшное время. А меня снова и снова на нее. Ну сколько можно? Пока размышлял, осваивая тело, один немец расстегнул ремень с подсумками и выдернул его из-под меня. Да еще зацепился чем-то. Черт, ссадина на спине будет. Все, буду выживать в плену, достало. Не обращайте внимания, это просто истерика от неожиданности. Я попытался активировать личное хранилище, это не трудно, но усилие воли, трижды, потом еще раз десять, и пусто. Вот это меня напугало серьезно. Похоже, моя истеричная шутка про плен до конца войны это не шутка, а реальность. Не было хранилища, и я стал догадываться почему. Тот амулет виноват, из-за которого я лишился Дара. Другого ответа нет. Думаю, он повредил хранилище. Оно еще работало в прошлом теле, а при перерождении слетело. Как еще это объяснить? Вот так я находился в прострации от того, что произошло. Меня перенесли к сидевшей толпе пленных советских бойцов, с три десятка было, ну и шесть раненых лежало, вот меня седьмым в ряд и положили. Тут врач, это был старший военфельдшер, тоже без ремня, головного убора не имел, пухленький такой, близоруко щурясь, стал меня осматривать. Когда головы коснулся, я взвыл.

– Вмятина слева над ухом. Кирпичом или доской попало. Без рентгена сказать не могу, есть ли трещина. О, еще и шея травмирована, поворачивать не можете. Лекарств нет, только покой. Лежите.

Сам к другому раненому отошел, один из пленных рвал исподнюю рубаху на бинты. Охраняло нас всего пять немцев, еще с десяток виднелось у строений, осматривали их. И так понятно, что это первый день войны. Ну почему?! Почему именно сюда? Уф-ф, ладно истерика закончилась, уже можно спокойнее размышлять. Я боевой офицер, фронтовик, а это очень серьезно. Нужен план. О, а ведь это новая Земля, четвертая у меня получается. Да я тут вспомнил, видимо от болей в голове, если не на границе сознания плаваю, то близко, а вспомнил о магеныше. Если это зеркальный мир, то есть шанс с ним встретиться. В сорок третьем году, в июле, у Житомира. Я помню, в каком лесу он прятался. Накопить золота и оплатить установку хранилища, те самые максимальные почти полные сорок тонн, без нескольких сотен кило. Только вот два года ждать. Доживу ли? Посмотрим. Да уж, а серьезно меня накрыло, вон даже бился на земле, врач подумал, это от травмы такие судороги. Нет, это псих на меня напал. Бывает такое. Все, я пришел в себя, можно мыслить трезво. Идея дождаться магеныша вполне себе рабочая. В плен не хочу, нужно бежать, но в том-то и проблема, я не могу управлять руками и ногами. Да и об амнезии врачу уже сообщил. Тот к слову сходил к солдату, что достал из нагрудного кармана моей гимнастерки документы, изучил их и вернулся:

– Ты не из нашего полка. Из штаба нашей Четвертой армии.

– Да посыльный он, на мотоцикле утром приехал, я на посту был у ворот, видел, а тут война началась, накрыло, – цедя слова через зубы, сказал здоровый такой парень, лет двадцати, явно из старослужащих, про таких говорят «шея бычья». – Вон его мотоцикл горит у здания штаба полка.

– Ефрейтор Шаров ты, Анатолий Семенович, – сказал фельдшер. – Там ВЧ была, я не запомнил.

Меня напоили два бойца, с разрешения немцев, от водопроводной колонки, что на удивление работала, принесли на всех ведро воды. И мне хватило. Чуть лучше стало. Я