Несущая смерть - Джей Кристофф

полдня, чтобы прорезать внешнюю оксидную оболочку и, наконец, проскользнуть внутрь. После того как перерабатывающий завод в Йаме был разрушен, Гильдия выкачала из северного трубопровода столько чи, сколько возможно, но внутри упрямо протекал ручеек из осадка глубиной по щиколотку. Пары оказались такими густыми, что Каори почти могла хватать их пригоршнями из воздуха. Но пробираться вот так было лучше, чем бродить по мертвым землям снаружи.

Она могла поклясться, что слышала голоса и то, как скребут по трубе когти.

И улавливала шепот.

Кагэ не подсвечивали дорогу, чтобы не рисковать и не воспламенить пар. Они продолжали брести в темноте, и теперь жижа из осадка доходила до колен. Любые звуки усиливались, искажались и вскоре думать стало практически невозможно. Но они продолжали двигаться вперед, зная, что сворачивать некуда и труба приведет их только в одно место. По назначению.

В Главдом.

Каори понятия не имела, как долго они уже тащились в кромешной тьме. Шаги звучали похоронным маршем. Пробираясь через тяжелые односторонние клапаны, они попадали в обширные помещения затихших насосных станций: машины сохраняли неподвижность, ведь трубопровод был пуст.

Люди замедлялись только тогда, когда уже больше не могли дышать, а усталость грозила поставить их на колени. Каори не чувствовала голода и не испытывала никаких других желаний, кроме одного: выползти из трубы и попасть прямо в черное сердце Гильдии. Ну и еще одного – взорвать Главдом к чертям, разнести в горящие клочья, которые полетят по склону горы.

У нее на спине была привязана взрывчатка – то, что осталось от набега на Киген, который закончился провалом, ловкой комбинацией Кина и сдачей отца в руки Гильдии.

Боги, почему ты не доверился мне?

Каори застыла в темноте: ее укачало, как младенца в материнской утробе. На девушку налетел Маро и вытянул руку, чтобы ухватиться и удержаться на ногах.

Его голос прозвучал в десять раз тише шепота, заглушенного дыханием:

– Каори, ты в порядке?

Она покачала головой, прищурив глаза от жгучих паров чи.

В любом случае мое состояние не имеет значения.

– Следи за собой, брат, – ответила она. – А я в порядке.

Все это вообще не имеет значения.

И она двинулась дальше.

Рассвет выглядел сернистым пятном на восточном горизонте, от которого эхом отдавались завывания ледяных горных ветров. Над головой клубились грозовые тучи, пронизываемые ослепительно яркими трещинами, и каждый удар барабанов Бога Грома сотрясал окрестные камни.

Акихито стоял на балконе, уставившись в небо на западе, молясь, чтобы арашиторы как можно скорее опустились на стены Дворца Пяти цветков и наполнили воздух песней Райдзина. Если он прислушивался, ему казалось, что он различает вдалеке мелодию – слабую, тихую, но которая с каждым мгновением становилась все громче.

ДУМ. ДУМ. ДУМ. ДУМ. КОНЕЦ. СВЕТА. КОНЕЦ. СВЕТА.

Ночь медленно улетала, а вместе с ней испарялось и тепло из постели. Холод пробирал до костей, усиливая боль от старой раны в ноге. Акихито натянул защитные очки, оберегая глаза от черной мороси, гадая, что принесет сегодняшний день. Стараясь не думать о прошлой ночи, прогнать леденящий холод воспоминаниями о тепле между бедер Ханы. Мысли о его возлюбленной могли привести к гибели человека на поле боя.

А Акихито был всего лишь человеком. Не самураем. Не Танцующим с бурей. А просто охотником, ставшим… кем? Воином? Нянькой? Дураком?

Звук крыльев в темноте. Могучие шестерни рассекают морозный воздух, вызывая мурашки на руках. Здоровяк поднял глаза к сереющему небу и увидел величественную арашитору, гладкую, белоснежную и прекрасную. А на спине у нее сидела девушка, еще более прекрасная.

Кайя оказалась закована в темное железо – толстый нагрудник от горла до ребер. Натянутая на специальную узду кожа оберегала задние лапы и шею. На голове – железный шлем с длинной кисточкой, глаза закрывало черное стекло. Кузнец даже нашел время, чтобы выбить на доспехах молитвы Богу Грома.

На Хане был надет нагрудник, обитый полосами железа, растрепанная белокурая копна развевалась. Защитные очки тоже были на месте. На спине висел меч цуруги, хотя Акихито понятия не имел, умеет ли она драться.

Кайя приземлилась во дворе, и раненые гайдзины, разбившие лагерь у стен дворца, в изумлении уставились на грозовую тигрицу и всадницу. У чужаков отвисли челюсти. Хана выхватила клинок, а Кайя встала на дыбы, и по перьям, потрескивая, пробежали вспышки молний. Грозовая тигрица рассекла воздух оглушительным ревом.

Хана посмотрела на Акихито, наклонив голову набок и скривив губы.

– Идешь?

Медленно прихрамывая, Акихито спустился по лестнице, пересек двор под удивленными взглядами. Хана взяла его за руку и с ворчанием усадила на спину Кайи.

Когда он устроился у девушки за спиной, она прижалась к нему, оглянувшись и одарив озорной ухмылкой.

– Ты долго спал.

– Мне хотелось бы думать, что я это заслужил, – улыбнулся он, обнимая ее за талию.

– Не придирайся к словам.

– Я удивлен, что ты рано встала.

– Не могла заснуть из-за твоего храпа.

– Я не храплю.

Хана отвернулась, пробормотав кое-что достаточно громко, чтобы Акихито услышал:

– Ну да. Я просто подумала, что опять началось землетрясение…

Под ягодицами Акихито прокатилась волна мускулов, мелькнуло мгновение настойчивой гравитации, толкающей его вниз, когда Кайя взмыла ввысь. Он чувствовал ее силу, жестокое величие, и желудок ухнул к пяткам, когда они поднялись над стенами и устремились в светлеющее небо.

Акихито продолжал обнимать Хану за талию, а ногами обхватил торс Кайи, пытаясь сохранить хоть какое-то подобие контроля над лицевыми мышцами. Хоть он и летал раньше на неболётах, но это было совсем другое чувство.

Под ними раскинулся город Йама, а далекий горизонт становился все ярче. Когда они поднимались, Акихито почувствовал что-то холодное и мокрое на щеке, а перед глазами замелькали черные пятна.

Акихито нахмурился за своими защитными очками. И внезапно повсюду начали падать, кувыркаться и кружиться… снежинки! Словно забытые драгоценные камешки с пылающего небосвода. Замерзшие. Крошечные. Совершенные.

Снежинки.

Акихито поймал одну на раскрытую ладонь, глядя на нее прищуренными глазами. Она оказалась хрупкой и красивой. Она заключала в себе симметрию и сложность, которые заставили бы заплакать любого из величайших мастеров.

А если бы снежинка была белой, она бы показалась Акихито даром небес.

Но она черная. Прямо как дождь. Такого же цвета, как то, во что они превратили эту страну. И вдруг где-то вдалеке, на грани слышимости, Акихито снова уловил биение, нарастающее, как дрожащий пульс.

ДУМ. ДУМ. ДУМ. ДУМ. КОНЕЦ. СВЕТА. КОНЕЦ. СВЕТА.

Он посмотрел на юг, и желудок вжался в ребра. То было просто впечатление в мутном свете почти наступившего рассвета. Но Акихито уже различил огромные облака надувных