Иные песни - Яцек Дукай

В башню вернулся еще до того, как начало першить в горле. Гости уже прибыли. Акер застал Хиратию в поклоне перед высоким землянином в белой одежде, темноволосым аристократом со взглядом хищника, который в этот момент подносил к ноздрям трубку с какой-то белой субстанцией. Землянин не обратил на Хиратию ни малейшего внимания. Сопровождавшие его Всадники Огня уже расходились по башне, оглядываясь на него в дверях; на них он тоже не обращал внимания. Остался лишь один, в около-шлеме гегемона. Именно он и кивнул Акеру.

Отдав чашу доулосу, софистес подошел, преувеличенно волоча ногами.

— Эстлос Иероним Бербелек, по желанию Госпожи, — сказал гиппырес. Он никак не указал на землянина, но Форма была очевидной.

— Еще один? — спросил Акер и окинул Бербелека оценивающим взглядом.

Землянин перехватил этот взгляд и криво усмехнулся.

— Быть может, сначала покончим с делом, а вежлив остями обменяемся, когда вернусь. Туда?

Нумизматик втянул воздух сквозь зубы.

— Не слишком удачное время. Сегодня, похоже, он обеспокоен…

Бербелек переждал молчание софистеса.

— Не слышишь? — прибавил Акер, когда протяжный стон снова прошел по внутренностям башни. Доспехи гегемона и Хиратии запели в резонансе.

— Удачное время, — сказал Бербелек.

Он застал Нумизматика врасплох, когда склонился и осторожно сжал его за плечо.

— Не бойся, — шепнул он софисте су на ухо. — Я ничего ему плохого не сделаю.

И вышел на террасу.

Гиппырои поспешили за ним, гегемон первым. Акер на половине шага заколебался, свернул в боковой коридор, открыл металлический шкаф и вынул этхерный аэромат, с вибрирующей макиной под мышкой прошлепал через боковой выход под тень поднятого помоста.

Все стояли возле ступеней. Хиратия по знаку землянина поспешила запустить тяжелый механизм, спустить на зубчатые колеса внутренние перпетуа мобили. Бербелек с гегемоном молча глядели над обожженными стенами вовнутрь Тюрьмы, в средину серебристого круга Пытки. Бербелек закашлялся.

Акер подал ему аэромат. Землянин несколько раз обернул его в ладонях. Нумизматик уже открывал рот, когда Бербелек быстрым движением натянул капюшон на голову и затянул ремни. Ураноизоидные вихри начали нагнетать горячий Воздух прямо ему на лицо.

Опускаясь, помост грохотал и скрежетал. Иероним по плотнее завернул свое длинное, волочащееся одеяние и вошел по восьми ступеням между толстыми цепями. Помост уже приближался к уровню почвы. Акер вспомнил о внешних аэроматах башни и на мгновение отступил в сени, чтобы открыть поддув воздуха на террасу. Когда он вернулся, помост опустился уже до конца (скрежет и грохот прекратились), а Бербелек быстрым шагом маршировал по крутой наклонной плоскости в глубину кратера. Он прошел над тихо шумящей Пыткой, прошел над Первыми Часами и перескочил на холмик из шлака на склоне; белые полы распахнулись, человек приземлился, присев; на ткани остались длинные черные полосы. Иероним не оглянулся, быстро сбегая вниз по склону. Гиппырес вновь привела в действие тяжелые макины; помост начал подниматься.

Стояли рядом с закопченными стенами — Акер, гегемон и Хиратия — глядя в дну точку. Белая фигура добралась до дна кальдеры и свернула к темному облаку пыли и дыма, клубящемуся к юго-западу от средины углубления.

— Откуда эта пылевая буря? — спросил гегемон. — Мне хотелось, наконец, его увидеть.

— Но ты же видишь, видишь, — рассмеялся Нумизматик.

— Я вижу лишь клубящийся на ветру мусор.

— Потому что нас не охватывает аура арретеса. Гляди на эстлоса.

Землянин находился в паре десятков пусов от границы пыльного облака. Следовало бы ожидать, что вихрь поначалу захватит одежду, но с ней начало происходить нечто иное: утратила единый цвет, черные полосы расползлись пятнами всех оттенков серого; затем она утратила форму: рукава, полы, отброшенный за спину капюшон — с каждым очередным шагом Бербелека это начало накладываться одно на другое, смешиваться, разрываться, вихрь пестрых тряпок, под конец все это даже утратило фактуру ткани, и землянин шел, одетый в такие же клубы пыли-не-пыли, окутанный вуалью все-цветного дыма, как и тот, к кому он приближался, а по сути, уже был на его границе, уже касался его, рукой, головой, пятой — вошел, исчез.

Гегемон громко вздохнул.

— Хана.

Акер искривил голову.

— Тени вокруг него укладывались хорошо; подождем.

Гегемон фыркнул алыми искрами.

— Веришь в подобные вещи? Может еще и гадаешь по отражению антоса в воде и на ветру? Софистес!

Нумизматик прижал искривленный артритом палец к губам.

— Плутарх рассказывает, как философ Анаксагор пробовал излечить своего приятеля, гегемона Перикла от веры в суеверия. Так вот Периклу принесли барана, родившегося только с одним рогом. Находившийся в лагере ясновидящий Лампон быстро прочитал этот чудесный знак и предсказал Периклу победу и наивысшую власть. Раздраженный этим Анаксагор приказал расколоть череп однорогого барана. После этого он объяснил всем собравшимся, каким образом подобная аномалия появилась по естественным, анатомическим причинам. Конечно же, он был прав, и все согласились с его объяснениями, а ясновидящий Лампон ушел в бесславии.

Акер говорил очень медленно, хрипло протягивая слова и, время от времени, сплевывая со стен, что лишь усиливало нетерпение огненного ритера, этхер его доспехов перескочил на чуточку высшие эпициклы.

— Ну и?

— И вскоре после того Перикл сделался верховным правителем, — сказал Нумизматик.

— Никогда не могу сказать, когда ты выдумываешь, — буркнула Хиратия.

Со дна кальдеры понесся новый стон; доспехи гиппыресов ответили своей музыкой.

Гегемон сделал жест, отгоняющий злой глаз.

— И он непрерывно так воет?

— Ммм… Не думаю, чтобы это был его голос.

— Что?

— Понятное дело, другие софистесы со мной не соглашаются. Но мне кажется, что звук вообще не принадлежит его морфе. Точно так же, как не принадлежит пол — то есть, на самом деле мы не имеем права говорить «он» или «она» — не принадлежит язык общения, не принадлежат руки, голова, кровь, кожа, наверняка — тело вообще: телесность, это признак земной морфы. Не уверен я и в том, помещается ли в морфе адинатосов смерть. И, конечно же, жизнь, так. Не знаю, можно ли в их ауре говорить, будто бы кто-то живет или не живет. Не знаю, можно ли вообще говорить о единственности и множественности: что он один или что их много. Ни то, ни другое. Время, пространство — что это находится вот тут и вот тут, что это происходит тогда-то и тогда-то — это ведь тоже человеческие категории, земных сфер. Чем дольше я его исследую, тем глубже отступаю в неуверенность. Необходимо отказываться от очевидности человеческой Формы, если желаешь дойти до истины. Например, пять стихий — Земля, Вода, Воздух, Огонь, этхер — они образуют основы Материи в земных сферах, но за пределами постоянных звезд, там мир может быть выстроен из чего-то совершенно иного. Часть из тех осужденных мы посылали сюда, вниз именно для того, чтобы они попробовали нам принести образцы оригинальной Материи адинатоса.