Флорентийские маски - Роза Планас

Антонио спустился по лестнице и заказал себе кофе в гостиничном ресторане. Естественно, он поинтересовался у портье, не оставляли ли для него ночью какого-нибудь сообщения. Получив отрицательный ответ, он не сдался и стал расспрашивать администратора, не помнит ли тот, в котором часу вышел из гостиницы профессор Канали. Были опрошены все сотрудники отеля, дежурившие в ночную смену, и по их туманным ответам, напоминающим застиранные чернильные пятна на грязно-сером полотенце, получалось, что друг Антонио покинул отель незадолго до полуночи. То есть Федерико ушел почти сразу же после того, как мексиканец уснул. Обычно Антонио засыпал гораздо позже, уже под утро, но накануне вечером, перенервничавший и полный впечатлений от событий в доме де Лукки и на кладбище, уставший и измотанный из-за разницы часовых поясов, он заснул как убитый, едва они вернулись в гостиницу. Федерико же не только не лег спать, но почему-то ушел, не соизволив оставить хотя бы короткой записки, куда направляется и почему решил уйти один.

Прежде чем отправиться на поиски, Антонио провел разъяснительную работу с дежурным администратором: во-первых, он предупредил, что вернется к полудню, а во-вторых, настойчиво просил постараться задержать любого, кто будет интересоваться им самим или Федерико, вплоть до его, Антонио, возвращения. Он вышел из отеля, сам не зная, куда идти и где искать своего приятеля. Кварталы старого города были довольно далеко; еще дальше находился парадный туристский район. Над древней тосканской столицей занималось новое утро, ржавый свет которого чуть смягчала прозрачно-золотистая дымка, поднимавшаяся над рекой. Антонио не переставал думать о Федерико, об их дружбе и о том, как их характеры дополняли друг друга. Каждый из троих приятелей безотчетно пользовался всем тем, что бескорыстно давали ему двое других. Федерико был самым образованным, просвещенным, но при этом и самым наивным из них троих. Марк, в чем-то похожий на Антонио в отношении к жизни, не упускал возможности подшутить над простодушием итальянца. Сам же он был человеком меланхолического темперамента, но при этом, как ни парадоксально, увлекающимся и склонным к азарту самой высокой пробы: ему претило все, что было слишком банальным, знакомым и понятным. Тем не менее по натуре англичанин был довольно замкнутым и даже робким. Эти качества были сорваны с него, как маска, с появлением в его жизни той самой женщины, к которой Федерико относился с неприязнью, а Антонио еще не имел возможности с нею познакомиться. Ада Маргарет Слиммернау, судя по всему, чем-то походила на его мать: законченная фаталистка и оптимистка, считающая свою драгоценную персону центром если не всего мироздания, то по крайней мере какой-то весьма значительной сферы, которая вращается вокруг своей оси, не встраиваясь ни в какую более масштабную систему и не подчиняясь законам всеобщей небесной механики.

Приехав из Мексики, Антонио вдруг осознал, что к лучшему в его жизни ничего не изменилось. Наоборот, он лишь увидел, что самые близкие люди начали отдаляться. Со смертью отца в его жизни наступила череда потерь – не только уходящих навсегда друзей и родных, но и потери чувства настоящей человеческой близости. Конца этим неприятностям пока что не предвиделось. Раньше жизнь отца во многом определяла образ жизни самого Антонио – приезды и отъезды, путешествия и каникулы, проекты и планы, его амбиции, главной из которых было амбициозное желание не иметь никаких амбиций. «Я хочу стать никем», – заявил семилетний Антонио, стоя рядом с раздававшим автографы отцом на приеме в честь премьеры очередного фильма с его участием. «Но почему? – удивленно спросил отец. – Разве тебе не нравятся камеры, известность, внимание, улыбки и расположение множества людей?» Антонио, несмотря на испытываемое чувство неловкости, ответил отцу прямо и лаконично: «Нет, мне все это не нравится. И ты мне не нравишься, когда ты с ними». Все слышавшие эти слова были растроганы такой детской откровенностью. Конечно, большая часть присутствующих решила, что причиной столь странного отношения мальчика к отцовской славе была обычная детская ревность. Актер, струны тщеславия в душе которого были приятно тронуты таким толкованием слов сына, также убедил себя в том, что таким образом ребенок просто оспаривает свое право на его общество, не без основания считая, что имеет некоторые привилегии по сравнению со зрителями и коллегами отца по работе. Антонио и подумать тогда не мог, что спустя много лет вспомнит этот эпизод во всех подробностях и будет испытывать те же самые чувства. Теперь он прекрасно понимал, что речь шла вовсе не о детской ревности, а о страшной опасности, которую душа ребенка ощутила в славе и в лести окружающих, обрушивавшихся на его отца. На мгновение перед его мысленным взором словно замер стоп-кадр, где была запечатлена сцена восхождения на трон нового короля, которому в следующем эпизоде предстояло заплатить за право на царствование непомерно высокую, кровавую цену.

Прямо на его глазах в тосканском небе таяло облако, принявшее форму огромного крылатого змея – символа страны тысячелетних ритуалов. Здесь, во Флоренции, золото ацтеков, все сокровища разрушенных, затерянных в джунглях городов и стертых с лица земли царств не значило ровно ничего. Гораздо большее значение обретала способность Антонио говорить с каменными богами голода, войны, сексуальной силы и разума, осознающего течение времени. Того самого времени, что никак не позволяло ему стать взрослым и одного за другим вырывало из жизни самых дорогих ему людей. Погребальная ниша с именем Федерико, наверное, уже не пуста. Какие-то люди скорее всего уже замуровали в ней тело его друга. Отчаянным усилием воли Антонио гнал от себя эти кошмарные мысли.

Небо опускалось все ниже и ниже. По мере того как Антонио удалялся от исторического центра города, пространство вокруг него словно заполнялось какой-то серой мрачной дымкой. Средиземноморская погода менялась по прихоти богов. Судя по всему, тольтекские богини огня решили ни в чем не ограничивать свою жажду разрушения и тираническую власть. Антонио забрел в новый, ничем не примечательный в своей вульгарности городской район. Все свободные плоскости стен здесь были разрисованы разнообразными граффити, в основном с непристойными выражениями и рисунками. Эта универсальная безликость современного города позволяла Антонио без особого труда представить себя где-нибудь в Берлине, в новых районах Лондона или же в пригородах Амстердама. Серая обыденность улиц, помноженная на сверхутилитарность, свойственную западным городам, напоминала декорации к какому-нибудь фильму со скромным бюджетом. Это мог быть «фильм нуар», насыщенный сценами насилия, снятыми, правда, без лишней натуралистичности. Иногда в таких картинах играл и его отец, который умел наполнять свои роли в них каким-то особым внутренним комизмом. Сегодня же Антонио чувствовал, что ему не до шуток и его чувство юмора останется, по всей видимости, невостребованным. Время от времени ему навстречу попадались какие-то люди, шедшие куда-то, как ему казалось, совершенно бесцельно. Где-то вдали тучи сгустились настолько, что из них пошел дождь и, словно змеи из головы горгоны Медузы, вылетали молнии. Неожиданно спина идущего впереди человека показалась ему знакомой. Антонио подбежал к нему и положил руку на плечо: «Федерико, это ты?» Человек оглянулся, и, увидев его лицо, Антонио понял, что ошибся. Незнакомец совсем не походил на Федерико. Что это было: видение, галлюцинация, явление с того света? – на этот вопрос ответа у Антонио не было. Он пошел дальше. На очередном углу увидел бритоголовых юнцов, лениво переругивавшихся из-за очереди припасть к уже наполовину опустошенной бутылке. Они курили и смеялись. Больше всего, кажется, их веселили те оскорбления, которыми они беспрестанно осыпали друг друга. Несмотря на ранний час, они были не то уже, не то еще пьяны, и жажда продолжать веселье и оттянуть неминуемые муки похмелья явно подталкивала их к активным действиям. Антонио счел за благо поскорее пройти мимо и свернуть за угол.