Королева Таврики - Александра Девиль

— Что у тебя стряслось? — недовольно спросил проводник. — Или сон плохой приснился?

— Сон не у меня, а у моего слуги, — суровым голосом ответил Донато. — Никколо заснул, как убитый, растолкать его не могу. С чего бы это? Вдруг заболел? А мне ведь задерживаться нельзя не то что лишнего дня, а и лишнего часа. Как же я теперь без слуг? Один погиб, другой уснул мертвым сном. Скажи по правде: это ваша брага его так усыпила?

Вместо ответа Ярец полюбопытствовал:

— А с чего это у тебя такая спешка, что даже ратнику своему не дашь толком отдохнуть?

Донато только и ждал этого вопроса:

— Что у меня за спешка? Скажу. Может, тогда поймешь, почему я так тороплюсь и тревожусь.

Даже в темноте Донато заметил, с каким напряженным интересом смотрят на него Ярец и Тырта. Они, словно невзначай, стали так, чтобы преградить итальянцу выход из избы, если бы он вздумал бежать. Но бегство не входило в его планы; напротив, он еще больше нуждался в услугах проводника теперь, когда слишком далеко зашел в пределы чужой незнакомой земли.

— Горе у меня, Ярец, — вздохнул Донато. — Жену мою опасно ранили, и спасти ее может только один искусный лекарь, почти волшебник. А у него сыновья нанялись в то самое войско, за которым я гонюсь. Знахарь мне условие поставил: спасу твою жену, если ты вернешь мне моих сыновей. Вот я ради этого и гонюсь за ними уже полмесяца, а мысли все о ней: как она, жива ли, не страдает ли?

— Любишь ее, значит? — спросил Ярец.

— Люблю. Больше жизни люблю.

— У меня тоже когда-то была жена. — Ярец опустил голову. — Ее татары в плен угнали. Меня в одну сторону увели, ее — в другую… С тех пор никаких вестей о моей Голубе. Наверное, сгинула где-то в неволе.

— Значит, ты должен меня понять. Страшно терять ту, которую любишь.

Проводник немного помолчал, а потом во взгляде и голосе его появилось недоброе выражение:

— А те фрязи, которых ты хочешь догнать, они что же, идут воевать за татарского хана?

— Не за хана они идут воевать, а за деньги. Они наемники, война — их ремесло.

— Плохое ремесло, — угрюмо сказал Ярец. — Что же отец-лекарь не научил их своему ремеслу?

— Не получилось у него. Старший сын захотел денег и славы, а младший — совсем еще мальчишка, брат его в это дело втянул, наговорил, что только в бою можно стать мужчиной. Мне надо их спасти, я обещал знахарю. Помоги мне, Ярец! Я должен успеть до начала битвы!

Пока Донато объяснялся с Ярцем, Тырта, не понимая языка, настороженно посматривал на собеседников, потом стал расспрашивать родича, о чем шла речь. Ярец растолковал ему и с хмурым видом добавил:

— Выходит, фрязин-то ничего плохого не замышлял, а я его столько времени водил за нос, хотя мог бы уже догнать кафинский отряд, если бы правильно шел по следу, а не уводил в сторону.

— Ну и ладно, не больно ты и сокрушайся, — махнул рукой Тырта.

— Нет, все-таки неловко мне перед Донато, — вздохнул Ярец. — Получается, что я его подвел ни за что ни про что, а ведь он мне хорошо заплатил. Надо бы это поправить, если еще не поздно.

Донато, делая вид, что не понимает, о чем говорят между собой славяне, вновь настойчиво обратился к проводнику:

— Выехать нам следует как можно раньше, прямо на рассвете. Похороним Галеотто — и в путь. Ты обещаешь мне, что Никколо до утра проснется?

Ярец, видимо, испытывавший угрызения совести, кивнул:

— Проснется, растолкаем. И фрязей постараемся догнать. Хотя ручаться не могу. На все божья воля. А теперь иди спать, и мы пойдем. А то ведь этак вовсе можно с ног свалиться.

Донато тяжело вздохнул и, уже не тревожась за свою безопасность, отправился на ночлег. Но, измученный усталостью и волнениями, он все равно спал чутко и заранее знал, что проснется с первыми лучами рассвета.

На заре, совершив печальный обряд погребения, путники снова пустились в погоню за уходящим войском. Тырта взялся их сопровождать, показав короткую дорогу до реки Красивая Меча, возле которой расположился лагерь Мамая. На подходах к этому лагерю Донато и надеялся встретить генуэзский отряд.

Теперь между итальянцем и русичами не было недомолвок, и он не боялся подвоха с их стороны. Чутье подсказывало ему, что эти северные варвары способны честно исполнить свое обещание.

По открытой местности путники ехали молча, сосредоточенно, а когда углубились в перелески, русичи немного расслабились и Тырта даже затянул тихую, протяжную песню:

У которого денег нет,

у того дитя возьмет;

у которого дитя нет,

у того жену возьмет;

у которого жены-то нет,

того самого головой возьмет…

Донато понял, что песня сложена русичами, терпевшими притеснения от татарских баскаков. В какой-то момент ему даже стало неловко, что сам он, в отличие от славян, абсолютно безразличен к исходу их войны с татарами, что его волнует только собственное счастье. Впрочем, ведь эта война была для него чужой, а его соплеменники если и участвовали в ней, то лишь в качестве наемников.

«Кто я теперь и где мой мир? — внезапно подумал он с грустью. — Я стал свободен, богат и мог бы вернуться на родину — пусть пока не в Рим, но в другой город Италии. А вместо этого я спешу на край света, ввергаюсь в опасности и строю свой дом на чужой земле. Значит, мой мир там, где моя любовь, где моя душа? А кто я буду без нее?..»

Размышления Донато прервал внезапный возглас Ярца:

— Тырта, гляди, там повозка на дороге! Не к твоему ли хутору едет?

Тырта вытянул шею, присматриваясь, и вдруг, подхлестнув свою лошаденку, вырвался вперед с криком:

— Гридя, сынок!

Когда Донато увидел, что на повозке лежат два раненых славянских ратника, его охватило предчувствие непоправимой беды. Молодой парень в потрепанном тегиляе[38], с повязкой на голове, соскочил с козел и подбежал к отцу. Они обнялись, и Тырта спросил:

— Гридя, сынок, откуда ты? Неужто сеча была?

— Сеча была великая! Вчера с утра до вечера длилась! И победа на нашей стороне!

Лицо парня, измазанное кровью и грязью, сияло торжеством, в глазах горел неостывший азарт битвы.

— Слава Богу! — Тырта перекрестился. — А ты мне говорил, что еще месяц до сражения.

— Многие так думали. А потом князь Дмитрий Иванович послал стражей в поле к орде Мамаевой. И я с Семеном Меликом пошел. Мы там языка добыли и узнали, что Мамай ждет союзника — Ягайлу литовского. Тогда князь Дмитрий решил не мешкать, чтобы к Мамаю не успело прийти подкрепление.

— Ты ранен, Гридя? — спросил Тырта, с тревогой коснувшись повязки на голове сына.