Москва - Испания - Колыма. Из жизни радиста и зэка - Лев Хургес

Ехать прямо в Картахену запретили (неудобно собирать там много людей), а велели сперва отправляться на нашу авиационную базу в Сан-Хавьер (это километрах в двадцати оттуда), а там, когда прибудут все отъезжающие на Родину, следовать в Картахену для посадки на пароход.

Корабль в Картахене уже стоит «под парами», в списке отъезжающих я есть. Пароход грузо-пассажирский, название – «Фердинанд Магельянос», приписан к порту Барселона, до войны совершал регулярные рейсы Барселона – Гавана. Сейчас ходит только по спецрейсам и в данное время направляется в Советский Союз, в Крым, в порт Феодосию. Восемь с половиной тонн – водоизмещение, длиной метров двести.

Выделили мне великолепную одноместную каюту, почти в самом центре парохода. Положил вещи и вышел на палубу. Кругом предотъездная суматоха: догружаются последние грузы, размещаются последние пассажиры. По старой привычке зашел в радиорубку и познакомился со старшим по перевозке. Звали его Николай Николаевич. Высокого роста, с отличной воинской выправкой, по званию комбриг (по-нынешнему генерал-майор). В то время я его не знал, потому что в Испании с ним встречаться не приходилось, но это был впоследствии один из главных героев Отечественной войны – маршал артиллерии Николай Николаевич Воронов. Предложил я свои услуги как квалифицированного радиста. Николай Николаевич очень любезно меня поблагодарил и ответил, что штат радистов на пароходе укомплектован полностью и потому в моих услугах они не нуждаются.

Еще бы, подумал я, домой да еще на порожнем пароходе радисты всегда найдутся, это не то что туда, да еще на бочке с порохом и зажженным фитилем. Ну что ж, это предложение я, собственно говоря, сделал из вежливости, не нуждаются – и ладно: баба с возу – кобыле легче, поеду пассажиром, никакой лишней мороки вроде ночных вахт.

Каюта вполне комфортабельная, харч тоже, по-видимому, будет неплохой, хоть отдохну, если, конечно, в пути не потопят. Уже совсем стемнело. Забыл в суматохе зайти к дружку – Леше Перфильеву – здешнему радисту, попрощаться, да уже и поздно. Жаль, конечно, но уже ничего не поделаешь, вот-вот отдадут концы, а пароход меня ждать не будет. Бог даст, в Союзе еще встретимся, если оба живы будем. За день я настолько накрутился, да и на авиабазе немного поддал, что, вернувшись в каюту и улегшись в постель, сразу же уснул. Не было даже сил побыть на палубе во время отдачи концов – да оно, пожалуй, и лучше, так как идти ко дну от фашистской торпеды приятней в сонном состоянии, чем в бодрствующем. Просыпаюсь – светло. Глянул в иллюминатор – стоим в порту. Что за черт, это же Картахена. Значит этой ночью мы не ушли. Почему? Поднялся на палубу, спрашиваю у наших ребят, почему мы не ушли прошлой ночью? «Ну и здоров же ты спать, приятель!» – ответил мне длиннющий сутуловатый парень в кожаной курточке со значком танкиста. Парня этого звали Вадимом Анатольевичем Протодьяконовым. Сейчас он подполковник в отставке. Живет в Москве и регулярно, по «табельным» дням, отвечает открытками на мои поздравления. «Как это можно было уснуть в ночь, когда покидаешь Испанию, тем более с риском попасть на корм к рыбам», – сказал он. Выяснил, что не отплыли накануне из-за слишком хорошей погоды. Опасаясь фашистских рейдеров, решили отложить отплытие на сутки, потому что на сегодня синоптики обещают шторм с плохой видимостью, а это как раз то, что нам нужно. Ну что ж, пробудем еще день в Испании.

Начал с осмотра парохода: корабль – ничего, посередине широкие коридоры, устланные мягкими дорожками, по обе стороны коридора – каюты. Моя в первом классе, но, по-видимому, и остальные ненамного хуже, потому что все неудобные на пароходе места, где обычно размещаются каюты третьего и четвертого классов, здесь заняты грузовыми трюмами. Имеется несколько салонов, все с ресторанами для пассажиров. Наш – главный, самый большой. Посреди него большая статуя Магеллана, в честь которого и назван пароход, большой концертный рояль и столы для питающихся здесь пассажиров. По краям салона мягкие диваны, кресла, столики для игры в карты и шахматы. Все прикреплено к полу, надраено и блестит чистотой. Есть на пароходе даже плавательный бассейн и площадка для спортивных игр. Вообще говоря, путешествие на таком лайнере, если, конечно, в перспективе нет встречи с фашистскими рейдерами с последующим кормлением рыб собственными потрохами, кроме удовольствия, ничего не обещает.

После осмотра парохода я спустился на берег, ведь отплыть можно было только после наступления темноты, и зашел к Леше Перфильеву. Он уже знал, что я возвращаюсь на Родину, но почему-то все время как-то странно на меня смотрел. Когда я его об этом спросил, он не ответил, а я не придал особого значения его взглядам. Полагал, что ему немного грустно, что он, приехавший в Испанию раньше меня, еще остается здесь, а я уезжаю. Причину столь раннего, менее чем через шесть месяцев, возвращения я объяснял себе тем, что, по-видимому, отправлявший меня в Испанию Абрамов захотел сдержать свое обещание и дать мне наконец возможность защитить свой дипломный проект в Московском институте связи. Плохо же я знал этот энкавэдэшный народ!

На этот раз синоптики нас не подвели, погода действительно начала портиться: задул холодный ветер, небо заволокло тучами, на море стали гулять барашки, в общем, через несколько часов погода будет для нас что надо, ведь шторм – это нашему козырю в масть, меньше шансов встретиться с фашистскими пиратами, не больно-то скоро они нас увидят в такой муре. Вот бы нам такую погоду, когда мы плыли из Севастополя в Картахену со своим страшным грузом, избежали бы многих волнений.

Через некоторое время начало темнеть. Непогода разгулялась на славу, и решили отплывать, чтобы успеть добраться затемно до Алжира, после которого фашистские рейдеры уже не были нам так страшны (правда, через некоторое время после нашего рейса фашисты потопили республиканский пароход «Сиудад де Кадис» почти у самого выхода из Дарданелльского пролива, да и сам «Магельянос» впоследствии был потоплен фашистами недалеко от Алжира).

Почему-то проводить меня пришел Леша Перфильев, хотя мы с ним простились еще под вечер. По его виду я понял, что чем-то он очень расстроен. Спустившись на пирс, я спросил его, в чем дело, и он, помявшись, ответил: «Лева, я не имею права этого говорить. Но я не могу от тебя утаить эту ужасную новость: мне стало известно, что ты в Испании в чем-то провинился и дома тебя должны арестовать и предать суду. Вот и все, что я знаю, а дальше делай что хочешь, я тебе ничего не говорил». Надо сказать, что для того, чтобы передать в те времена товарищу такие сведения, нужно было иметь очень большое гражданское мужество. Далеко не каждый был на это способен, и Леша доказал, что действительно был преданным другом и порядочным человеком.

Когда я услыхал Лешины слова, у меня прямо ноги подкосились, но я постарался сделать вид, что в этом нет ничего особенного и что это простая сплетня. Но сам я прекрасно понимал ситуацию начала 1937 года, особенно после мартовского пленума ЦК, на котором было решено «усилить борьбу с врагами народа»[147].