Место под названием "Свобода" - Кен Фоллетт

Кандалы значительно замедляли движение, и им потребовалось более часа, чтобы шаркающими шагами добраться до берега реки. По Темзе непрерывно сновали суда, баржи, паромы и шлюпки, поскольку все забастовки моряков тоже удалось подавить с помощью армии. Стояло теплое весеннее утро. Даже в мутных водах основной водной артерии столицы отражались солнечные лучи. У набережной уже ждала большая лодка, готовая доставить заключенных на корабль, стоявший на якоре посреди русла. Даже издали Маку удалось прочитать его название: «Бутон розы».

– Эта посудина принадлежит Джеймиссону? – спросила Кора.

– Насколько я знаю, он владеет большинством судов, на которых перевозят ссыльных.

Переступив с грязной мостовой набережной через борт лодки, Мак вдруг осознал, что только что в последний раз стоял на британской земле, куда мог вернуться только через много лет или не вернуться вообще. Им владели смешанные чувства. Страх и тревога, но одновременно и беспечная отвага, волнение при мысли о том, что его ожидает другая страна и совершенно иная жизнь.

Посадка на корабль стала трудным делом. Им приходилось взбираться по крутой лестнице по-прежнему парами со скованными кандалами ногами. Пег и Кора справились проворнее остальных, будучи молодыми и ловкими, а вот Маку пришлось в буквальном смысле нести Барни на себе. Одна из пар мужчин упала в реку. Ни конвоиры, ни моряки не сделали ничего, чтобы помочь им, и бедолаги непременно утонули бы, если бы их не успели ухватить другие заключенные и втащить обратно в лодку.

Корабль был примерно в сорок футов длиной и в пятнадцать шириной. Пег чуть слышно отпустила свой злобный комментарий:

– Боже милосердный! Да мне доводилось грабить некоторые гостиные, которые были значительно бо́льших размеров, чем это корыто.

На верхней палубе стояли клетки с курами, был обустроен небольшой свинарник, а у мачты на привязи держали бородатого козла. Вдоль противоположного борта корабля поднимали великолепного белого коня с помощью нок-реи, использовавшейся как подъемный кран. Тощий кот оскалил на Мака клыки. Он успел заметить свернутые в бухты канаты, уложенные паруса, ощутил запах краски, как и легкое покачивание под ногами, а потом их подогнали к люку и заставили спускаться по другой лестнице.

У корабля насчитывалось еще три нижних палубы. На первой из них четверо матросов с аппетитом обедали, усевшись на пол со скрещенными ногами в окружении многочисленных мешков и ящиков, содержавших, по всей видимости, припасы продуктов на все время плавания. На самой нижней, располагавшейся у подножия лестницы, двое мужчин устанавливали на свои места бочки, вбивая молотками клинья между ними, чтобы они оставались неподвижными в самый крутой шторм. А средняя палуба представляла собой трюм для заключенных. Сопровождавший их моряк грубо спихнул здесь Мака и Барни с лестницы и заставил войти в дверь.

Пахло смолой и уксусом. Мак в полумраке постарался осмотреться. До потолка его голове не хватало всего лишь пары дюймов, и человеку более рослому пришлось бы пригибаться. Две решетки предназначались для доступа света и воздуха, но не снаружи, а закрытой палубы сверху, которая тоже освещалась лишь через открытые пока люки. По обе стороны трюма протянулись деревянные полки в шесть футов шириной. Один ряд устроили на уровне пояса. Другой – всего в нескольких дюймах от пола.

Мак с ужасом понял, что именно на этих полках заключенным предстояло постоянно находиться. Они проведут все путешествие на голых досках.

Таща за собой Барни, Мак с трудом протиснулся по оставленному между рядами узкому коридору. Первые несколько мест уже оказались заняты улегшимися на них людьми. Они по-прежнему оставались пока скованными попарно. Заключенные лежали тихо, откровенно пораженные тем, что с ними происходило. Моряк распорядился, чтобы Пег и Кора укладывались рядом с Маком и Барни. Они разместились плотно, как ножи и вилки в ящике кухонного стола. Но как только приняли более или менее удобные позы, матрос силой принудил их прижаться еще ближе друг к другу, и их тела теперь соприкасались. Пег еще могла сидеть, но никому из более взрослых ее товарищей по несчастью это не удавалось – не хватало пространства для голов. Самое большее, что удавалось Маку, это слегка приподниматься на локтях.

В самом конце рядов полок Мак разглядел крупный глиняный горшок примерно в два фута высотой конической формы с широким и плоским дном и верхним ободом около девяти дюймов в поперечнике. Всего в трюме стояли три таких горшка, заменявших туалеты. Больше ни одного предмета меблировки не наблюдалось.

– Долго ли нам плыть до Виргинии? – спросила Пег.

– Если повезет, недель семь, – ответил он.

* * *

Лиззи проследила, как один из ее сундуков внесли в просторную каюту на корме «Бутона розы». Им с Джеем отвели помещение, обычно предназначавшееся для судовладельца, где имелась не только спальня, но и гостиная, а места оказалось значительно больше, чем она могла надеяться. Ей все твердили об ужасах трансатлантического плавания, но она преисполнилась решимости обустроить его с максимальным комфортом и постараться получить удовольствие хотя бы от новизны впечатлений.

Стремиться видеть во всем только лучшую сторону стало отныне ее жизненной философией. Разумеется, Лиззи не могла забыть о предательстве Джея. Она все еще стискивала кулачки и закусывала губу каждый раз, когда вспоминала лживые и пустые обещания, данные им в день свадьбы. Но неизменно сразу же отгоняла от себя печальные мысли.

А ведь всего несколько недель назад Лиззи была бы в восторге от этого путешествия. Побывать в Америке стало для нее одной из важнейших целей, и отчасти именно поэтому она так охотно вышла замуж за Джея. Она воображала себе совершенно иной образ жизни в колониях, более свободный и раскованный, почти все время на свежем воздухе, никаких тебе нижних юбок или письменных приглашений на званые вечера. Там, предполагала она, женщине будет дозволено порой оставлять грязь под ногтями и разговаривать по-мужски прямо, выкладывая все, что у тебя на уме. Однако мечта заметно поблекла, когда она узнала о сделке, заключенной Джеем. «Нам лучше будет теперь назвать плантацию “Двадцать могил”», – мрачно думала она.

Лиззи предпринимала попытки делать вид, что Джей по-прежнему мил и дорог ей, но тело выдавало истину. Стоило ему прикоснуться к ней вечером в постели, она уже не откликалась на ласку мгновенно, как прежде. Она целовала и гладила мужа, но его пальцы не способны были заставить ее трепетать всей кожей, а язык, проникавший ей в рот, не доставал больше чуть ли не до самой глубины души, доставляя наслаждение, граничившее с самозабвением. Минули времена, когда при одном только взгляде на него она чувствовала увлажнение между ног, и ей приходилось смазывать себя внутри специальным холодным кремом, прежде чем лечь рядом с Джеем в постель. В противном случае секс стал приносить ей болезненные ощущения. Он всегда стонал и задыхался от удовольствия, когда кончал и изливал в нее свое семя, но у нее ничего даже близкого к столь острому оргазму не случалось. Она оставалась совершенно неудовлетворенной. А потому позже, как только он начинал храпеть во сне, она довершала акт пальцами, и в такие моменты ее воображение рисовало ей самые странные образы: дерущихся на ринге мужчин или проституток с обнаженными грудями.