Непобежденные. Герои Людиновского подполья в годы Великой Отечественной войны - Владислав Бахревский

Подполье сражалось. Тайная полиция, демонстрируя перед своим начальством усердие, не умея напасть на след народных мстителей, принялась хватать женщин и детей – родственников партизан, советских офицеров. А значит, стукачей надо выявить и уничтожить.

Шумавцов поручил Прохору Соцкому добраться до бумаг его дяди Гришина, у которого тот жил на квартире: необходимо составить список предателей.

Облегчая участь своих солдат под Сталинградом – эшелоны-то летели под откосы! – немцы и власовцы осенью 1942 года предприняли еще один поход на Брянские и на Брынские леса.

Серьезным подразделениям врага можно было противостоять крупными отрядами. И 15 сентября 1942 года маршал Ворошилов, главнокомандующий партизанским движением, приказал создать в Орловской области три партизанские бригады. Теперь в районе Дятьковского и Жуковского районов действовали бригада майора Корбута, составленная из военных, бригада подполковника Орлова – войска НКВД и приданный партизанский отряд Дятькова, и Бытошская партизанская бригада. В нее вошли Бытошский отряд, отряд Ивота и людиновцы. Командиром этой бригады был назначен Золотухин.

Бытошская бригада ушла от Людинова вглубь немецкого тыла на семьдесят километров. Связь с подпольщиками города стала редкой.

Был утрачен и сам смысл партизанского движения.

Большие соединения требуют большого количества военного снаряжения, боеприпасов, продовольствия. Крупную часть легче обнаружить и окружить.

Бытошская бригада очень скоро была вовлечена немцами в изнурительные ежедневные бои.

Вооружение у партизан – какое придется, запас боеприпасов – скудный, все надо нести на себе.

Началась «игра в прятки». Днем – бои, ночью – отход километров на десять – на двадцать. И это без нормальной горячей пищи. Костра ведь не запалишь: самолеты-разведчики укажут квадрат, куда перебрались партизаны.

С тяжелыми потерями вырвалось людиновское воинство из окружения. Множество раненых. Вши. Начались вспышки сыпного тифа. А врачей нет.

Горькое письмо пришлось отправить Непобежденной. Письмо писал сам Золотухин:

«В бою погиб командир партизанской роты лейтенант пограничной службы Владимир Саутин».

Мария Михайловна передала Володе Рыбкину ответ:

«Тяжела утрата любимого человека, отца и друга. Но это не только мое личное горе, а горе и моего народа, что каждый день теряет своих родных и близких. Все мои помыслы и стремления остаются с вами – народные мстители, с моей Родиной, с Коммунистической партией, которой честно служил мой муж – Владимир Саутин. И теперь разрешите мне продолжать его идеи до конца моей жизни.

В городе идут аресты семей патриотов, не знаю, минует ли меня судьба. Враг знает про нас, и если что и случится, я буду бороться и там. Жаль, что так мало сделала здесь, но не все от меня зависело. За свое поколение я спокойна. Спасибо вам за моральную поддержку. 19. X. 42. Непобежденная».

Это письмо – прощальное. Жизнь кипит. Марии Михайловне всего двадцать три года. Она – истая жена пограничника. За идеи мужа собирается драться. Только слово – вещун, в словах – горькое сомнение: слишком мало успела сделать! И тут начинает говорить сердце матери. Материнство в Марии Михайловне – русское. Она не о дочери хлопочет, она печется о поколении своем. И – спокойна за свое поколение.

Почему не бежит, если чувствует опасность? Пограничница. Понимает – бежать не следует. Бежать – дать повод. Да от кого побежишь? От двухлетней дочери, от матери и отца, подставляя их под меч врага?

Может, у страха глаза велики, обойдется?

Но для Кати Гришокиной не обошлось. Бурмистрову тоже взяли – у Бурмистровой сын в отряде. В августе Бурмистрова водила их троицу к партизанам. Мария брала с собой сестру Лиду. Как бы по грибы. С мужем хотела повидаться, а Саутин был далеко, чуть ли не в Ивоте.

Партизанам отнесли еду, занимались постирушкой, штопали дыры на одежде. Не велика вина.

Вежливый баптист Федор Иванович Гришин, перетерпевший заключение в советской тюрьме, ужаснулся перспективе угодить в лапы полицая Стулова и тем более – в лапы гестапо.

Безмозглый племянник Прошка предложил дяде составить для Шумавцова список осведомителей, завербованных на заводе графом Бенкендорфом.

– Хорошо, – тихим, ровным голосом согласился дядя и взмок.

Промучавшись ночь, гробовщик Гришин утром закрылся в кабинете с бухгалтером завода Федором Алексеевичем Степичевым. Гришин знал: Федора Алексеевича приглашают на приватные доклады к самому Бенкендорфу. Шепот Гришина был страшен:

– Мой племянник – партизан! Я получил от него задание.

– Наконец-то! – Мудрый бухгалтер убрал волосы с висков за уши. – Наконец-то, дорогой ты мой тезка!

Что им делать, приятели решили в три минуты, но пришлось потомиться до часа дня. В час дня на завод, в свой кабинет, приехал граф Бенкендорф.

Гришин и Степичев стояли уже под его дверью.

– Превосходно, господа! – В голосе коменданта гремело ликование. – Наконец-то! Однако все это надо оформить документально.

Гришин и Степичев отправились в кабинет бухгалтера и составили донос. Принесли Бенкендорфу. Граф что-то зачеркнул, кое-что исправил:

– Теперь готово. Подпишите оба. А вы, господин начальник цеха, отнесете документ в полицию. Вручить заявление надобно старшему следователю Иванову. Обязательно Иванову! Все будущие поощрения должны получить люди, близкие мне, коменданту и управляющему заводом.

У баптиста, неведомо за что наказанного Сталиным, отросли крылышки, полетел за немецкой благодарностью. Но Митька Иванов был русский человек.

Прочитал бумагу, зыркнул на Гришина из-под бровей тяжелым, ненавидящим взглядом:

– Знаешь, сколько молодых ребят и девчат повесят из-за тебя?

– Это – партизаны! – прошептал, испугавшись Иванова, Гришин.

– И твоего идиота племянника повесят!

– Но я от… коменданта, от – Бенкендорфа.

– Ты это в НКВД будешь рассказывать… Ладно, ступай!

Баптиста по тарелке размазали, как мазюню. Выскочил из полиции, пряча лицо под полями шляпы.

Митька смотрел на дверь, за которой скрылся струсивший баптист, и улыбался.

– Всё, Шумавцов! Ты – проиграл. С нулем.

И тотчас понял: нуль полиции не выгоден. Какой тут нуль: листовки, мины, бомбы на склады, на машины, на орудия.

– Всё так. Но с того света не дано отыграться. Никому.

Стулов смотрел на Митьку, говорящего вслух, с самим собой… Сегодня не пили, никого не били…

Митька достал из железного куба, заменявшего сейф, изумрудно-зеленую папку: