Непобежденные. Герои Людиновского подполья в годы Великой Отечественной войны - Владислав Бахревский

– Тащите его в камеру! – разрешил Иванов. – Соцкого ко мне!

– Но ты Апатьева велел! – напомнил Сахаров.

– Апатьев подождет.

Соцкому отсчитали десять ударов резиновым шлангом по ягодицам.

Они лежали рядом, Шумавцов и Соцкий. Алеша вспомнил. Ведь это Прохор нарисовал карту деревни Шупиловки. Отец у него лесник. Отец провел сына по лесу, расположение объектов немецкой обороны были указаны точнейше.

Соцкий лежал с закрытыми глазами. Не стонал, дышал толчками. Алеше стало совестно: усомнился в товарище.

Через час пришли за обоими. Соцкого – на выход, домой. Шумавцова отвели к врачу. Зубы выбиты, десны кровоточат. Врач, немец, два часа обрабатывал раны. И выписал бюллетень!

– Куда мне с ним? – стараясь не двигать губами, спросил Алеша.

– Домой! – пожал плечами Иванов.

И Шумавцова повезли домой. Правда, руки завели за спину, скрутили проволокой.

– Алеша! – Увидел: у бабушки губы дрожат.

– Показывай свои тайники! – заорал Иванов.

– А что вы ищете?

– Документы, шифры, оружие.

– Документы мои у вас.

– Мне нужны донесения. Комсомольский билет.

– Не имею.

– У тебя нет комсомольского билета? – изумился Митька. – У Хотеевых нашлись. И у тебя найдем. Или ты, испугавшись немцев, сжег свою святыню?

Приставили лестницу в сенях к чердаку. Руки не освободили. Пришлось Алеше лезть, полагаясь на ловкость.

Евдокия Андреевна – глаза на иконы, молилась без молитвы. Алеша-то ведь лазил на чердак, что-то прятал.

Тайник искали усердно. Начальник полиции Семен Исправников, полицаи Сергей Сахаров, Александр Сафонов.

Кроме паутины, ничего не нашли.

…Через десять лет, в 1952 году, Шумавцовы крышу меняли. Своим открылся тайник Алеши. Да еще какой тайник! Немецкая винтовка, парабеллум, солдатская шапка, пачка листовок и – комсомольский билет.

А вот поленница подвела подпольщика Шумавцова. Под дровами полицаи нашли схрон. В схроне – бикфордов шнур, взрывчатка, мины.

– Теперь ты пропал! – сказал Митька. – Окончательно. И все-таки предлагаю тебе, Алешка, в последний раз… Если берешь нашу сторону, мы – уезжаем, ты остаешься. Погляди на бабушку! На ней лица нет. Выбирай: остаешься с Евдокией Андреевной или поедешь с нами? Если с нами, жить тебе – дня три, может, четыре.

– Я остаюсь с Родиной.

– Ну, давай! Милуйся с твоей Родиной! – Митьке было жалко дурака.

Вернулись в полицию. Шумавцова выпороли резиновым шлангом. В коридоре у него подогнулись ноги, Сахаров тотчас ткнул парня под колено. Шумавцов упал. Били ногами.

В камеру пришел Иванов, наклонился над Алешей:

– Сладко тебе с Родиной обниматься?

– Сладко!

Иванов размахнулся ударить лежачего сапогом и не ударил. Ткнул, уходя, Апатьева.

– Какой нынче день? – спросил Лясоцкий.

Ребята не знали.

Постучали из соседней камеры:

– У нас Шура и Тоня Хотеевы. Тоню изнасиловал и ужасно избил Иванов. У Хотеевых нашли магнитную мину.

Поздно вечером в камеру приволокли Георгия Хрычикова, на своих ногах пришел… Володя Рыбкин.

У Хрычикова Шумавцов брал подписку о неразглашении тайны.

– Что тебе, Жора, клеят? – спросил Апатьев.

– С работы пришел, умываюсь, а тут – Сахаров: «Собирайся!» Привели в штаб полиции, а там – и женщины, и дети. Много народа загребли. Потом сюда повели, к вам. Иванов мне говорит: «Ну что, попался твой друг?» Я в ответ: «Ничего не знаю». – «Как не знаешь, вместе покушались на силу немецкой армии». Я свое: «Упаси Боже! Хоть голову руби – ничего не знаю». Митька и говорит: «Ах так! Клади голову на стол». Я положил. А у него на стене сабля висит. Он саблей замахнулся, но ударил резиновым шлангом. Потом кулаком в челюсть. Приписал мне двадцать пять розог. Бил Сухоруков, только не розгами, а шомполом. Я даже отключился. А там сидел, ждал своей очереди смельчак Рыбкин. Рыбкин говорил мне: «Ничего, пройдет».

– Конечно, пройдет! – сказал Володька.

– А тебя-то как взяли? – спросил мальчишку Апатьев.

– Иванов к нам домой пришел, спрашивал меня и маму о партизанах. Мы говорим: «Ничего не знаем». Он нас в тюрьму привел. Меня допрашивал вместе со Стуловым. У них одно на уме: кого я знаю из партизан, где у партизан стоянки… Говорю: «Откуда мне знать?» Меня не трогали. Посадили в большую камеру. Потом опять позвали. Иванов приехал в черном пальто, пьяный. Снял саблю со стены, лупил меня плашмя. Сюда теперь затолкали.

– Плохо дело, – решил Апатьев. – Они нас всех в ноябрьскую кончат. С праздником поздравят.

– Значит, еще поживем, – сказал Шумавцов.

– Какой нынче день? – снова спросил Лясоцкий.

– Завтра четвертое, ноябрьская через три дня, – вздохнул Хрычиков. – Ребята! А кое-кому из наших удалось уйти. К Римме…

– Молчи! – крикнул Шумавцов. – Никаких имен! У нас одно оружие осталось – молчание.

– Я немцев ни капельки не боюсь! – сказал Рыбкин. – Полицаи, сволочи, бьют, стреляют! Немцы – другое дело – детям шоколадки дают.

– Рыбкин, спать! Все устали. Всем нужны силы.

«Я все еще командую!» – Алеше было неприятно: осадил мальчишку. Суета сует. Чувствовал – что-то меняется внутри, прорастает иной человек. Этот человек знает: им всем отпущено жизни до праздника. Три дня. Может, с половиной. Но все, что любил прежний Шумавцов, во что прежний Шумавцов верил, к чему стремился – новому человеку было дорого. Дорого – не то слово! Цена каждому прожитому дню, часу, цена слову, поступку, любви, накопившейся в сердце за шестнадцать лет, – возрастала до немыслимой необъятности. Прямо-таки – Галактика!

Иной человек, заменявший собой Алешу Шумавцова, был Правдой. Правдой Родины, правдой русского народа. Но эти две правды, такие великие, уступали собственной правде, его, Алешиной… Правде души? Бабушку бы спросить…

Перебирать жизнь, выискивая лучшее, что в ней было, – Алеша это понимал – не нужно. Все, что было, – запечатлено и останется с ним. Это ведь и есть единственное богатство человека, которое он возьмет с собой… Крота не позволил убить – счастье. Выругался, потому что все мальчишки матерились, – несчастье. Не постоял за правду своей души.

Вызвал в себе Шуру Хотееву.

Митька и Стулов насиловали Тоню, насиловали Машу, Лясоцкую, всех красивых… Выходит, Шуру не тронули. К Шуре у него была ласковая, потаенная тяга.

Счастье…

Остановил себя. Потом… И плечами пожал: «потом» не будет. Будет что-то очень большое, если не сломают. А что они могут… в нем сломать? Какой силой? Будут бить, резать, пронзать, жечь?