Годы риса и соли - Ким Стэнли Робинсон

Они изготовили по пятьдесят снарядов каждого типа и провели демонстрацию на испытательном полигоне у реки. Калид купил у клеевщика небольшое стадо побитых кляч, пообещав продать их обратно уже готовыми к вытопке сала. Конюхи вывели несчастных животных на самое дальнее расстояние от испытательной пушки, и, когда прибыли хан и его придворные, разодетые в шелка и слегка уже утомлённые этими поездками, Калид не повернулся к ним лицом, выражая своё презрение единственным способом, на который мог осмелиться, он сделал вид, что завозился с пушкой. Бахрам, понимая, что так они ничего не добьются, подошёл к Надиру и Сайеду Абдул-Азизу и, раскланявшись и расшаркавшись, объяснил им принцип работы оружия, после чего представил Калида, легонько взмахнув рукой, когда старик, потея и пыхтя, подошёл к ним.

Калид объявил, что всё готово к демонстрации. Хан небрежно махнул кистью руки (излюбленный его жест), и Калид подал знак стоявшим у пушки стрелкам; те подожгли фитиль. Пушка ухнула и, выплюнув белый дым, откатилась назад. Ствол пушки установили под довольно большим углом, чтобы снаряд упал на землю прямо носом вниз. Сквозь клубящийся дым все смотрели за равнину, на привязанных лошадей; ничего не происходило, Бахрам затаил дыхание…

Облако жёлтого дыма взорвалось среди лошадей, и животные дёрнулись в стороны: две ускакали прочь, вырвав колышки из земли, несколько упали, когда верёвки потянули их назад. Всё это время дым расползался вокруг, как от невидимого лесного пожара: густой, горчично-жёлтый, он окутывал лошадей, пряча их из вида. Он накрыл и клячу, которая порвала верёвку, но случайно угодила в щупальце облака (это её они видели в тумане, когда она вставала на дыбы, падала, отчаянно пыталась подняться и снова падала, заходясь в конвульсиях).

Жёлтое облако постепенно рассеялось, уносимое вниз по долине попутным ветром, и тяжёлый дым ещё долго задерживался в рельефе земли. Трупы двух дюжин лошадей остались валяться на земле по кругу не меньше двухсот шагов в обхвате.

– Если бы в этом круге стояли солдаты, о превосходнейший слуга единого истинного Бога, великий хан, – сказал Калид, – они были бы так же мертвы, как и эти лошади. А если зарядить такими снарядами два десятка или сотню пушек, ни одна армия этого мира не сможет завоевать Самарканд.

– А если ветер переменится и подует в нашу сторону? – спросил Надир, который выглядел слегка потрясённым.

Калид пожал плечами.

– Тогда и мы умрём. Важно делать снаряды небольшого размера, чтобы запускать их на дальнее расстояние, и по возможности строго с подветренной стороны. Но всё-таки газ рассеивается, и даже если небольшой ветер будет в вашу сторону, это не сыграет большой роли.

Хан остался шокирован зрелищем, но по большей части доволен, как будто ему показали новый фейерверк; с ним трудно было знать наверняка. Бахрам подозревал, что иногда он притворяется дурачком, чтобы создать завесу между собой и своими советниками.

Сейчас он кивнул Надиру и увёл придворных за собой в направлении дороги на Бухару.

– Пойми, – напомнил Калид Бахраму на обратном пути, – в этой стае, что вьётся вокруг хана, есть люди, которые хотят убрать Надира с дороги. Для них не имеет значения, хорошо ли наше оружие. Для них чем лучше, тем хуже. Так что дело тут не в том, что они чего-то не понимают.

На следующий день Надир вышел в сопровождении всей своей охраны и привёл Эсмерину и детей. Надир отрывисто кивнул в ответ на горячие благодарности Бахрама, а затем сказал Калиду:

– Ядовитые воздушные снаряды могут нам понадобиться. Изготовь их столько, сколько успеешь, не менее пятисот, и хан вознаградит тебя по возвращении, и в качестве аванса этой будущей награды он возвращает тебе твою семью.

– Он уезжает?

– В Бухаре чума. Караван-сарай, базары, мечети, медресе и ханака – все закрыты. Важные лица из придворной знати будут сопровождать хана в его летнюю резиденцию. Я продолжу вести его дела оттуда. Берегите себя. Если вы можете покинуть город без ущерба для работы, хан этого не запрещает, но он надеется, что вы запрётесь на своей мануфактуре и возьмётесь за производство. Когда чума пройдёт, мы встретимся снова.

– А маньчжуры? – спросил Калид.

– Нам стало известно, что чума не обошла их стороной. Как и следовало ожидать. Не исключено, что они и принесли её с собой. Они могли специально подослать к нам своих больных, чтобы распространять заразу. Это немногим лучше, чем окружить противника ядовитым воздухом.

Калид покраснел, но промолчал. Надир ушёл – очевидно, решать остальные необходимые вопросы перед бегством из Самарканда. Калид захлопнул за ним ворота и вполголоса выругался. Бахрам, радуясь неожиданному возвращению жены и детей, стискивал их в объятиях, пока Эсмерина не вскрикнула, что он их задушит. Все плакали от радости, и только потом, в разгар огораживания территории, что так выручило их десять лет назад во время эпидемии чумки, когда они потеряли лишь одного слугу, который сбежал в город проведать любовницу, да так и не вернулся, – только потом Бахрам заметил, что его дочка Лейла апатично лежит, а на её щеках горит лихорадочный румянец.

Её положили в комнату с кроватью. Лицо Эсмерины было перекошено от страха. Калид распорядился, чтобы Лейлу держали в уединении, кормили и поили передавая еду через двери, при помощи шестов и сеток, тарелок и калабас, которые следовало оставлять там, не возвращая. Но Эсмерина, конечно, обняла дочку перед тем, как был установлен этот режим, и на следующий день, в спальне, Бахрам заметил, как раскраснелись её щеки и как она застонала, проснувшись, подняла руки, а в подмышках у неё виднелись метки – твёрдые жёлтые бугорки, выпирающие из-под кожи, и даже (он успел разглядеть, пока она не опустила руку) как будто огранённые, словно граниты, или словно она превращалась в драгоценный камень изнутри.

После этого дом превратился в лазарет, и Бахрам целыми днями ухаживал за остальными, круглые сутки на ногах, охваченный лихорадкой, отличной от болезни, и Калид всё уговаривал его не притрагиваться к своей заражённой семье и не приближаться к ней на расстояние вздоха. Иногда Бахрам пытался, иногда нет, обнимая их так крепко, словно мог руками удержать в этом мире. Или вытянуть обратно – когда умерли дети.

Потом начали умирать взрослые, и они почувствовали себя запертыми в хосписе, а не в убежище. Федва умерла, но Эсмерина держалась; Калид и Бахрам ухаживали за ней по очереди, Иванг тоже присоединялся к ним.

Однажды вечером Иванг и Калид попросили Эсмерину подышать на стекло и стали смотреть на влагу сквозь свои увеличительные линзы, почти не комментируя. Бахрам тоже взглянул и увидел скопище крохотных драконов, горгулий, летучих мышей и иных существ. Он не захотел смотреть дольше, но понял, что они обречены.

Эсмерина умерла, и в тот же час метки проступили у Калида. Иванг не мог подняться со своей кушетки в мастерской, но изучал собственное дыхание, кровь и желчь в стекле микроскопа, стараясь подробно зафиксировать протекание болезни через себя. Однажды ночью, когда он лежал там и задыхался, он сказал своим низким голосом: