Между молотом и наковальней - Николай Лузан

…А что они о ней знают?

…Лучи ее славы ослепляют, но не греют. Власть — это прежде всего беспощадная борьба, и не столько с противниками, сколько с самим собой, когда перед тобой на одной чаше весов лежат любовь, многолетняя дружба, а на другой — интересы нации и страны. Разве могут знать они, бывшие друзья-романтики, что на самой вершине власти нет места человеческим чувствам, там ждет только одно холодное одиночество! Власть жестока и эгоистична, она не прощает слабости и не терпит рядом с собой друзей!

Друзей?!

…Шесть лет прошло с того дня, когда в последний раз в тесной, заставленной от пола и до потолка книжными полками квартире Станислава Лакобы, где самой дорогой вещью был старый рояль Натальи, они отмечали его день рождения. И после того — ни одного звонка и ни одной встречи. Политика безжалостно вмешалась в старую дружбу и развела их по разные стороны баррикад. Да что Станислав, если даже ироничный добряк Алик Бгажба и тот никак не напомнил о себе.

Когда, в какой момент ему стало окончательно ясно, что политик обречен на одиночество и в его сердце нет места для дружбы и доверия? Когда это произошло?

…Может, в 1993-м на переговорах в Москве, когда он на мгновение растерялся и едва не дал слабину от вероломства Ельцина, который после очередного стакана водки отказался от прежних договоренностей и заплясал под дуду Шеварднадзе. Или 14 августа 1997-го в Тбилиси, где его и Абхазию пытались унизить и растоптать.

Как бы то ни было, но с каждым новым годом он становился все более одиноким. Одних друзей забирала смерть, и память о них продолжала жить в его сердце незаживающей раной. Другие тихо отходили в сторону и этим причиняли не меньшую боль, оставляя его один на один с властью и самим собой.

Властью, которая выжала его без остатка, но, несмотря на это, он продолжал оставаться в ней только ради того одного, в котором не мог и не имел права ошибиться, чтобы, когда придет день и час, передать ему в руки самое дорогое, что было в жизни, — Абхазию, за которую он боролся, не щадя ни себя, ни врагов, ни друзей.

Сколько их — претендентов — премьеров и министров прошли перед ним за последние годы? Пять, шесть?! И никто не сумел до конца выдержать сурового испытания властью. Последним в этом ряду остался Рауль Хаджимба. Целых четыре года Ардзинба терпеливо поднимал его с одной ступеньки властной пирамиды на другую. Рауль оказался прилежным учеником, но хватит ли ему одного прилежания и упорства, чтобы и дальше уверенно вести маленький корабль под названием Абхазия в бурном и жестоком море политики? Хватит ли ему воли и твердости, чтобы не согнуться под тяжким бременем власти и не стать бледной тенью Владислава Ардзинбы? Будет ли он так же прозорлив и дальновиден, тверд и неуступчив перед сильными мира сего, чтобы не позволить превратить себя в послушную игрушку пусть даже в дружественных руках…

Видимо, подобные мысли терзали президента, застывшего в неподвижности в конце аллеи и пристально вглядывавшегося в город. Он словно пытался найти ответы на эти вопросы в той, ставшей во многом благодаря ему свободной и жаждущей перемен Абхазии.

Встречу эту мы не планировали, все получилось как— то спонтанно. Из Ачандары неожиданно подъехал Батал Ахба, с которым я не виделся больше трех лет, у Феликса Цикутании, как всегда, в кармане завалялась лишняя тысяча рублей, а у запасливых братьев Читанава сохранилось прошлогоднее вино. Недолго думая, с подачи Феликса решили организовать хлеб— соль по дежурному варианту в «Абхазском дворе» у безотказного Бено.

Не прошло и часа, как все было готово и мы с моими друзьями заняли ближайший к морю столик. За ним не хватало только Дениса — младшего из пятерых братьев Читанава, он задержался в избирательном «штабе» Сергея Багапша. Мы бросали нетерпеливые взгляды на дорожку и с трудом сдерживали аппетит от вида того изобилия, от которого ломился «скромный» абхазский стол. Хлебосольный хозяин «Двора» Бено, видимо, решил как следует проверить финансовые возможности Феликса и не поскупился.

Пузатый, запотевший, словно негр в русской бане, пятилитровый графин с вином возвышался посередине стола. Его окружала целая гора из нарезанных крупными кусками очамчырских помидоров, щедро усыпанных петрушкой, луком и кинзой. Флотилии из разнокалиберных соусниц с арашихом и асизбалом — острыми приправами из грецкого ореха, алычи, обильно сдобренных острым перцем, окружали нас со всех сторон. Легкий парок поднимался над кусками только что снятой с огня отварной козлятины. Ароматный запах исходил от рассыпчатой мамалыги и сыра сулугуни, янтарными дольками лоснившегося в ней. Все это будило волчий аппетит.

Первым терпение иссякло у Феликса, он потянулся к графину с вином, и тут во «Дворе» появился запыхавшийся Денис.

— Молодец, знаешь, когда явиться! — приветствовал его Бено.

Старший брат — Савелий не удержался от шутливого упрека:

— Денис, на работу можешь не приходить, но опаздывать на хлеб-соль — это уже преступление.

Тот устало плюхнулся на лавку и, бросив на стол измятую листовку, в сердцах произнес:

— «Хаджимбисты» совсем совесть потеряли! Вы посмотрите, что они на наших льют!

Мы пропустили эти слова мимо ушей и потянулись к стаканам, а Батал даже не пошелохнулся. На его лицо набежала тень, голубые глаза потемнели, как море перед началом шторма, и он желчно заметил:

— А о твоих, Денис, партократах и комсомольцах говорить нечего! Просрали Союз, и если им опять дать власть, то просрут Абхазию.

— Ребята, вы что?! — в один голос воскликнули Бено с Феликсом.

Но ссору уже невозможно было остановить. Денис вспыхнул как спичка:

— Ты что несешь?! Это Багапш с Лакобой просрут Абхазию?!

— Я одно знаю точно, что с Раулем будет, как при Владиславе, — гнул свое Батал.

— Легко сказать. Лучше вспомни, как Василич в Очамчыре останавливал отморозков из «Мхедриони». Он, а не Рауль первым пошел против них! А тогда был не девяносто второй, когда нам деваться было некуда, а восемьдесят девятый.

— Ты это еще через сто лет расскажи. Как оно на самом деле было, кто теперь знает? — отмахнулся Батал.

Я знаю! — неожиданно поддержал Дениса обычно дипломатичный и осторожный Феликс. — Все на моих глазах происходило. Я в то время в очамчырском курортторге работал, и, если память не изменяет, было это в июле. Василич проводил с нами планерку, тут позвонили из Гала и передали, что четыре «Икаруса», битком набитых мхедрионовцами, едут на Сухум. Сидим как в воду опущенные, представить такое в восемьдесят девятом, когда еще стоял Союз, никто не мог. Василич начал срочно звонить в Сухум, там тоже не знают, что делать. С поста ГАИ пришла новая информация — мхедрионовцы разоружили милиционеров. Мы смотрим на Василича, а он на телефон. Сухум не отвечает!..

Феликс смолк — спустя столько лет те далекие драматические события с новой силой ожили в нем — и, справившись с волнением, продолжил: