Первый Дон - Марио Пьюзо

— Если тебя не примут должным образом, — напутствовал он дочь, — пошли мне весточку, и я в полной мере употреблю свое влияние, чтобы все уладить. Насчет детей не тревожься, Адриана о них позаботится. Как ты знаешь, ей доверять можно.

— Знаешь, папа, я многому научилась в Непи, но мне все-таки боязно. Новый город, где никто меня не знает, никто ко мне не благоволит.

— Со временем они полюбят тебя так же, как любим мы, — уверенно заявил Александр. — Тебе надо только подумать обо мне, чтобы я тебя услышал. И ты будешь слышать меня всякий раз, когда я буду думать о тебе, — он поцеловал дочь в лоб. — Иди. Негоже Папе проливать слезы при отъезде его детей.

Александр наблюдал за дочерью из окна. Когда она подняла голову, помахал ей рукой и крикнул: «Счастливого пути. И ни о чем не волнуйся. У тебя есть все, чего бы ты только ни захотела».

Лукрецию сопровождала тысяча аристократов, слуг, музыкантов, артистов. Аристократы ехали на лошадях и в каретах. Лукреция — на изящной испанской кобылке с седлом и уздечкой, инкрустированными золотом. Остальные довольствовались ослами и телегами. Некоторые шли пешком.

Они останавливались в каждом городе, захваченном Чезаре, где Лукреция могла вымыть волосы и принять ванну. Везде их радостно приветствовали дети, одетые в красное и желтое, цвета Чезаре. Губернаторы, назначенные Чезаре, устраивали в честь Лукреции грандиозные пиры.

Из Рима до Феррары Лукреция и ее свита добирались больше месяца. Губернаторам пришлось изрядно потратиться на прием дорогой гостьи.

* * *

Эрколе д'Эсте, герцог Феррары, славился скаредностью, и в течение нескольких дней большая часть свиты Лукреции отправилась в Рим. Ей пришлось бороться за каждую служанку и пажа, которых она хотела оставить при себе в новом феррарском доме.

Когда большинство разочарованных римлян и испанцев, сопровождавших Лукрецию, отбыли, следуя приказу герцога, Эрколе преподнес ей наглядный урок, показав, какие порядки царят в Ферраре. По узкой спиральной лестнице он провел ее в комнату на вершине замковой башни. Указал на большое бурое пятно на каменном полу.

— Один из моих предков отрубил голову жене и приемному сыну, когда обнаружил, что они — любовники.

Смотри, моя дорогая, — он хохотнул. — Это их кровь.

Лукреция содрогнулась, глядя на бурое пятно.

* * *

Прожив несколько месяцев с Альфонсо д'Эсте, Лукреция забеременела. Феррарцы искренне радовались, молились о наследнике. Но, к несчастью, то лето выдалось в Ферраре жарким и влажным, что привело к бурному размножению малярийных комаров. Лукреция заболела.

Альфонсо д'Эсте послал срочное письмо в Рим, Папе, в котором сообщил, что у его дочери лихорадка, ее бросает то в жар, то в холод. Недавно она упала в глубокий обморок, и, возможно, Александр захочет прислать из Рима хорошего врача.

Александр и Чезаре пришли в ужас от мысли, что могут потерять Лукрецию. Оба боялись, что ее отравили.

И Папа собственноручно написал, что отныне лечить ее должен только один врач.

В тот самый вечер, переодевшись испанским крестьянином, в плаще с капюшоном, затемнив кожу, Чезаре выехал в Феррару вместе с врачом.

Не зная, кого прислал Папа, Альфонсо и Эрколе остались в своих покоях, когда слуга провел Чезаре и врача в комнату Лукреции.

Даже в полузабытьи Лукреция сразу узнала Чезаре.

Кожа ее стала бледной, почти прозрачной, губы потрескались, последние две недели ее постоянно рвало. Она попыталась приветствовать Чезаре, но так ослабела, что ни звука не слетело с губ.

Как только слуга вышел, Чезаре наклонился, чтобы поцеловать ее.

— Моя принцесса сегодня очень уж бледненькая, — прошептал он. — Это тебе не к лицу. Неужели в этом месте тебя покинула любовь?

Лукреция попыталась улыбнуться, показать, что понимает его шутку, но не смогла даже поднять руку, чтобы коснуться его лица.

Чезаре и сам понял, что состояние ее критическое, но еще больше расстроился, когда врач подтвердил его догадку.

Шагнул к умывальнику, откинул капюшон, смыл грим с лица.

Потом приказал слуге вызвать герцога.

Эрколе прибыл через несколько минут, встревоженный тем, что его зовут в спальню Лукреции. При виде Чезаре глаза его широко раскрылись.

— Чезаре Борджа! Что ты тут делаешь?

В голосе Чезаре не чувствовалось тепла.

— Приехал навестить свою сестру. Мне не рады? Или я могу увидеть лишнее?

— Нет, нет, — занервничал герцог. — Просто… я удивился, увидев тебя.

— Надолго я не задержусь, дорогой герцог, — заверил его Чезаре. — Только передам несколько слов от моего отца… и от меня.

— Да? — глаза Эрколе хищно сузились.

Чезаре положил руку на рукоять меча, словно готовился сразиться со всей Феррарой. Шагнул к Эрколе д'Эсте, голос его оставался холодным.

— Святейший Папа и я более всего хотим, чтобы здоровье моей сестры пошло на поправку. Если она умрет, мы возложим вину на тех, кто оказывал ей гостеприимство, их город. Я ясно выразился?

— Я должен воспринимать эти слова как угрозу? — спросил Эрколе.

— Я уверен, что вы меня поняли, — голос Чезаре стал жестче. — Моя сестра не должна умереть. Если такое случится, она умрет не одна!

Чезаре и врач пробыли у постели Лукреции несколько дней. Наконец врач решил, что для выздоровления необходимо кровопускание. Лукреция отказалась.

— Не хочу, чтобы из меня выпустили всю кровь! — кричала она, мотая головой, пытаясь вырваться, хоть сил совсем и не было.

Чезаре сидел рядом, держал, успокаивал, взывал к голосу разума.

— Ты должна жить для меня. Иначе для чего жить мне?

Лукреция, наконец, перестала сопротивляться и уткнулась лицом в грудь Чезаре, чтобы не видеть, что с ней будут делать. Врач сделал несколько надрезов на лодыжке и выпустил столько крови, сколько посчитал необходимым для выздоровления.

Уезжая, Чезаре пообещал Лукреции вскорости вновь навестить ее, потому что теперь он жил в Чезене, всего в нескольких часах езды от Феррары.

* * *

Лукреция не умерла. После кровопускания начала медленно поправляться. Стала вновь ощущать тепло своего тела, уже не обливалась потом, больше бодрствовала, не проваливалась в долгий, глубокий, без сновидений сон, больше похожий на обморок. И хотя ребенок родился мертвым, здоровья и энергии у нее прибавлялось с каждой неделей.

Об утрате ребенка она грустила только ночью, ибо пришла к выводу, что время, ушедшее на оплакивание чего-либо, — потерянное, потому что в ее жизни было слишком много горя. И если ей хочется реализовать заложенное в нее Господом, хочется творить добро, она должна сконцентрироваться на том, что ей под силу, и не пытаться изменить недоступное. Вот так она и начала вести добродетельную жизнь.