Росстань - Альберт Гурулев

Рыжий суслик, заинтересованно и нервно наблюдавший за людьми с недалекого бутана, вдруг тревожно пискнул и стремительно исчез в своей норе. Лахов поднял голову, окидывая взглядом сопки и небо — кого бы это так испугался суслик? — и в синей выси увидел орлана. Распластав крылья и свесив остроклювую голову, хищная птица медленно плыла в исходящих от земли теплых токах воздуха.

Увидел орлана и старик.

— Брызгать маленько надо, — предложил он серьезно.

— Как это брызгать? — не сразу сообразил Лахов.

— Маленько водку пить. На землю брызгать.

— А-а, — вспомнил местный обычай Лахов, — нужно угостить духа, хозяина здешних мест. Так это место святое?

— Конечно, конечно, — подтвердил чабан. Говорил он по-русски правильно, но с заметным акцептом, сохранившимся лишь у сельских стариков, и слово «конечно» больше слышалось как «ханечно».

Лахов вспомнил, что у местных бурят орлан — священная, обожествляемая птица — так ему приходилось слышать, — и подумал, что орлан немного напугал и пастуха.

— Оно, конечно бы, и можно, чтобы не сердить бурхана, отец, но как на это посмотрит ГАИ? В таком деле для шофера любой автоинспектор опаснее бурхана.

— Нельзя так говорить, — остановил пастух Лахова. — Беда нехорошо.

Лахов и сам понял, что негоже шутить над стариком и хозяином здешних мест, от которого порой зависит вся, полная случайностей, пастушеская жизнь: сколько народится веселых и резвых ягнят, удастся ли уберечь отару от волков и как перенесут овцы зиму, когда стужа, когда буран, когда длинные темные ночи.

— Ну тогда не будем нарушать традицию, — согласился Лахов. Сейчас он даже радовался этой предстоящей остановке на вольных просторах в своем новом, вольном естестве, хотя одновременно испытывал и приглушенное беспокойство: все-таки неурочное время, а впереди еще дорога. И еще — как часто это теперь случалось — грезились смутно, расплывчато какие-то неприятности, природу которых Лахов не мог бы определить при всем желании. Неуютно, беспокойно где-то там, в глубине души — вот и все. Раздражаясь на самого себя за то, что не может и короткого времени прожить в спокойной радости без непонятного чувства вины за несделанные проступки, Лахов тут же решил: а не поеду я никуда, поваляюсь, позагораю и заночую тут. Отдохну. Было бы куда спешить. Вольный ведь я человек. Хоть на полмесяца, а вольный.

Он достал кружки, в которых они только что пили чай, вначале налил самую малость, на донышко, потом добавил еще, прикинув, что надо будет поделиться и с духом этих мест.

Старик не спеша принял кружку, оглядел свои сопки, отару, небо, аккуратно и вежливо полил камень водкой и выпил. Плеснул на камень из кружки и Лахов. Ему даже нравился этот обычай. В нем и благодарность к земле, где ты сейчас живешь, и память о тех дорогих тебе людях, которые ушли из жизни, но не ушли из твоих воспоминаний, потому что ты жив.

— Тебя как звать? — чабан достал потертый кожаный кисет, черную гнутую трубку и набил ее табаком.

— Алексеем.

— Меня Николаем зови. Можно дед Николай. Как хочешь зови. Разве можно духа сердить?

— Чего нельзя, того нельзя, — согласился Лахов.

О злых кознях местных духов, обиженных неуважением, Лахову приходилось слышать немало. Да и как не вызреть было на этой земле вере в неведомое, если сопки ее огромны и вздыблены чьей-то мощью, если время от времени вздрагивают эти сопки, тронутые глухой подземной силой, если небо над этой землей осенними ночами черно, бездонно и в осыпи ярких звезд, если земля эта дика и красива и все еще осталась такой, какой была и сотни лет назад. Разве вот только дороги появились.

Одну историю, которая со временем скорее всего размножится и обрастет таинственными подробностями, Лахов слышал перед самым отъездом на Байкал от своего знакомого, человека интеллигентного и уравновешенного. Рассказывал он, посмеиваясь над самим собой и над случившимся.

А случай и правда оказался забавным. Знакомый со своим приятелем, человеком дальним, но часто бывающим в этих краях, на машине отправились на Байкал. На одном из подъемов остановились размяться и увидели выемку в камне, где лежали матерчатые полоски, ленты, пуговицы и добрая пригоршня желтых и светлых монет. Приезжий, знакомый с местными обычаями, достал из кармана монетку и бросил в каменную чашу.

— Ну, а ты что не раскошеливаешься? — пошутил он над приятелем.

— А я вообще никому взяток не даю. Принцип у меня такой.

— Смотри, осердится хозяин.

— Это он на вас, пришлых, может рассердиться, а я человек тутошний, местный. У нас с хозяином свои отношения.

— Ну-ну, смотри, тебе жить.

— Обойдется!

— И вот ты знаешь, — рассказывал знакомый, — приключилось такое дело… Случай, вероятность которого столь же велика, как выигрышный билет при шансе один к нескольким миллионам. Представляешь: только мы отъехали от этого жертвенника, двигаясь еще с самой черепашьей скоростью, и стали спускаться под уклон, как у моей машины отвалилось колесо. И машина-то была еще новая. Я остановился. А колесо так под горку и покатилось… Видно, я болты на колесе не затянул. Все это, может, и так… Но, знаешь, что-то у меня в душе сдвинулось, и я потом как-то по-другому взглянул и на все эти горы, и на эти долины, на это небо.

Лахов ел консервированную мешанину под названием «Завтрак туриста» и со снисходительным благодушием находил, что «Завтрак» можно считать вполне съедобным. Легкая дрема растекалась по мышцам, душа настраивалась на лирический лад, но в то же время наползало чувство потери: ехать бы надо, двигаться, а ехать уже нельзя — выпил.

Дед Николай сидел, полуприкрыв глаза, и можно бы было подумать, что он спит, если бы не дымок над трубкой, зажатой остатками зубов. Но стоило Лахову переменить позу, как старик глянул живо, без всякой дремы в глазах. Лахову показалось, что старик заинтересованно посмотрел на бутылку, и, приняв это как предложение налить, придвинул к себе кружки. Но чабан прикрыл свою коричневой рукой.

— Мне нельзя. Тебе можно. Ты молодой.

— Ну тогда и мне не надо, — после легкой внутренней борьбы отказался и Лахов.

— Ты какую работу в городе делаешь? Начальник, поди?

Лахов засмеялся.

— Да нет, не начальник. — Он не любил говорить, особенно случайным людям, о своей работе, по опыту зная, что его тотчас завалят предложениями написать о том-то и о том-то. Но чабану он ответил, хоть и не очень охотно: — В газете.

— Корреспондент, значит? — Лахов почувствовал, что старик гордится знанием такого ученого слова.

— Корреспондент, — подтвердил Лахов, — А ты, дед Николай, газету читаешь?

— Буквы мелкие. Глаза совсем худые стали. Мне внук читает.

— Но ведь еще работаешь. Вон какую отару пасешь.

— Это сын пасет. Я ему помогаю. Вчера сын с невесткой в город уехал. Завтра приедет. — Старик помолчал немного и, явно бодрясь, подтолкнул к Лахову свою кружку. — Маленько, однако, можно выпить.