Аппетит - Филип Казан

Судя по виду Бартоло Барони, он может последовать за своим сыном в могилу весьма скоро. Ни один человек, так налитый кровью, не может прожить долго. Не нужно быть врачом, пусть даже фальшивым, чтобы это понять. Значит, когда Бартоло умрет, Тессина станет свободна. Она будет богатой вдовой. Тогда ничто не сможет ей помешать присоединиться ко мне в Риме. Сколько времени придется ждать: год, два? Даже десять уже не казались мне вечностью.

Однако сам я больше никогда не увижу Флоренцию. Он важная персона, этот Бартоло Барони. Может, ему и не так долго осталось жить, но я знал, так же точно, как лимон створаживает молоко, что он использует все оставшееся ему время, чтобы уничтожить меня. Мой отец будет в безопасности: гильдия мясников защитит его. Но не меня. Барони легко убедит Синьорию приговорить меня к смерти заочно. Он постарается, чтобы за мной сразу же началась охота, если я когда-либо ступлю на землю Республики, если я когда-либо заеду на север дальше Питильяно. Я приговорил себя к Риму или к тому месту, куда Зохан отправится дальше. Но Рим с Тессиной уже станет раем.

Но продолжит ли она меня любить? Я стал убийцей. Примет ли она меня, зная, какие пятна у меня на душе? На это у меня не было ответа. Пока я еще лежал в постели, ко мне приходил священник – больше ученый, чем поп: доктор теологии или кто-то в этом роде. Он слышал, что я паломник, благочестивый юноша, которого ограбили и оставили умирать за воротами Ассизи, – и это была самая несправедливая расплата не только за мою набожность, но и за щедрость и милосердие, поскольку я спас жизнь их потерянному коллеге Аполлонио.

Я обнаружил, что исполняю роль, которую он мне придумал, хотя предпочел бы исповедоваться, поскольку Марко и Корсо тяготили мою совесть. Но вместо исповеди мне пришлось преувеличивать свою слабость и боль. Я прятался за поверхностным дыханием и храбро стиснутыми зубами, пока бедняга восхвалял меня и даже обещал заказать мессу за мое здоровье в соборе Перуджи. «Я убил двух человек! – чуть не выкрикнул я. – А третьему пытался наставить рога и украсть его жену. И я делал это все, прося Богоматерь и святых вести меня». Но я промолчал и позволил ему встать на колени у моей кровати и вознести молитву Деве Марии.

Он, кажется, остался доволен состоянием моего сознания, но я-то нет; кроме того, я понятия не имел, как сейчас может себя чувствовать Тессина. Это правда, человек, которого я убил, был ее врагом. Когда я думал о том, что написала Тессина о Марко, угрожающем, домогающемся, обвиняющем, о ней самой, моей любимой, запертой в этом доме, с этим гнусным животным, то на первый взгляд казалось, что она должна быть только благодарна. Но я же не от мышей избавил ее дом – я лишил жизни человека. Пожелает ли она знаться с тем, кто совершил такое?

Через восемь дней я уже бродил по чистым, ухоженным коридорам университета. Еще пять – и я с трудом и болью забрался на спину своего Неаполитанца. Стояло пасмурное утро. Ветер дул с севера, и клочья холодного тумана цеплялись за крыши Перуджи. Каждый год бывает такой момент, когда золотые листья и последние радостные приметы осени исчезают, сменяясь голыми ветвями и воронами. Этот момент миновал, пока я лежал в постели. Мне предстояла дорога в Рим, а зима пришла рано.

Только Аполлонио пришел меня проводить. Он вел коня за уздечку по крутым мощеным улицам к южным воротам. Проктор очень сильно изменился за последние две недели. Он наконец утратил всяческий намек на истощение, и его глаза больше не походили на пустые дыры истрепанной временем каменной маски. Он выглядел во всех отношениях тем человеком, которым когда-то был и снова стал: мягкий, добрый, упитанный мужчина, пользующийся любовью и восхищением множества друзей.

Я не представлял, станет ли он когда-нибудь снова учить медицине. Иногда казалось, что он обладает знаниями и умениями самого Аверроэса[23], а временами его плечи поникали, и я видел, что он пристально смотрит в угол комнаты или под кровать. Но ему никогда больше не придется скитаться и нищенствовать – и он вернулся домой. Мои доктора предостерегали меня против усмотрения какой-либо системы в делах Господних, но я, как ни пытался, не мог игнорировать тот факт, что Проктор снова обрел дом, а я потерял свой навсегда. Как бы там ни было, мы оба изменились. Было бы слишком просто сказать, что нищий возвысился, а гордец познал унижение, но я полагаю, это правда – на поверхности. Я уезжал из Перуджи почти без денег, с мечом, кинжалом, однако на дорогу до Рима мне хватало. Я даже одет был в свое старое тряпье, которое давным-давно отдал Проктору, потому что добрые доктора Студиума разрезали мою затвердевшую от крови одежду и сожгли. И я уезжал один, совершенно один, в то время как бывший нищий оставался в объятиях любящих друзей.

Я ехал по скользкой улице и думал о том, как чуть не убил его своими зельями, о человеке, которого я на самом деле убил, о лжи священнику и о других грехах, которые успел совершить за свою короткую жизнь. Порыв ветра облепил складки капюшона, уже промокшего, вокруг моей шеи, и я поежился. Проктор тоже опустил голову, но легко, смиренно. И вдруг я понял.

– Аполлонио, – сказал я, – Пресвятая Дева все это время вела меня.

– В Перуджу? – спросил он, смаргивая туман с ресниц.

– Конечно в Перуджу. Но я имел в виду, Она привела меня в Ассизи, чтобы дать урок. Я-то думал, Она собирается отдать мне Тессину, но это была лишь глупость и самонадеянность.

– Это было, пожалуй, чересчур оптимистично, – согласился Проктор. – Господь и Богоматерь преподали уроки и мне. О, много, много уроков. А чему научился ты, хм?

– Я думал, что ты сумасшедший, прости Господи. Но Мадонна в итоге спасла меня от моего собственного идиотизма. И Тессину тоже – ее надо было спасти от меня, того человека, каким я был, тебе не кажется? Это был розыгрыш, еще один розыгрыш. И я полностью заслужил все это.

– Влияние любви на гуморы и, следовательно, на мозг, в общем, разрушительно, – сказал Проктор. – Любви и горя. Я проводил собственные эксперименты. – Он поглядел на меня снизу вверх, но я не мог прочитать на его прочерченном струями дождя лице ничего, что могло бы дать понять, серьезен он или нет. – Но должен сказать честно, я нашел твою страсть… достойной восхищения. Хотя и боялся ее итога.

– Ты был прав, что боялся.

– Почему же – ты спасся.

– Мы оба спаслись, и Тессина, и я. За что я благодарю Святую Деву. Но, друг мой, я не понимаю, как вообще мог верить, что мир просто отдаст мне мою Тессину.

– Боюсь, я, скорее, надеялся, что твои мечты осуществятся, – сказал Проктор тихо, так тихо, что его голос почти утонул в перестуке подков и капель. – В своей жизни я обнаружил, что сумасшедшие часто, очень часто полны надежды. Отчаяние обычно все же настигает их, но надежды безумца могут сиять, как солнце.

Мы добрались до ворот. Перед нами дорога спускалась в мокрый, оловянно-серый ландшафт, через который башнеподобные слои тумана строем неслись к югу. С мучительным усилием я слез с лошади и обнял Проктора.