Вендетта, или История всеми забытого - Мария Корелли

Как-то раз, оставшись один в своей библиотеке на вилле, я вспомнил, что в верхнем ящике стоявшего там старого дубового секретера всегда лежали ключи от погребов и комнат. Я посмотрел и увидел, что они, как обычно, лежат на месте. На каждом висела бирка с обозначением помещения, и я принялся нетерпеливо их перебирать. Так и не найдя то, что искал, я уже было собрался закрыть ящик, как вдруг заметил большой ржавый железный ключ, засунутый в самый дальний его угол. Я вытащил ключ и с радостью прочел надпись на бирке: «Усыпальница». Я тотчас же сунул его в карман, радуясь столь полезному приобретению: я знал, что ключ мне скоро понадобится. Во время карнавала кладбище пустовало, никто не приходил сюда, чтобы возложить венки или цветы на место последнего упокоения родных или друзей. Кто думает о мертвых в веселом вихре карнавала? Во время своих частых прогулок туда я всегда был один, я мог бы открыть склеп и спуститься в него незамеченным, но я этого не делал, довольствуясь тем, что иногда вставлял ключ в замок и убеждался, что он поворачивается без труда.

Возвращаясь с одной из таких прогулок на закате теплого дня в конце недели, предшествовавшей моей свадьбе, я направился к Моло, где увидел живописную группу моряков и девушек, исполнявших один из удивительно грациозных народных танцев. Страстные движения танцующих и их выразительная жестикуляция сопровождались звучным аккомпанементом гитары и ритмичным звяканьем бубна. Красивые возбужденные лица, сверкающие глаза, смех, веселые разноцветные костюмы, блеск бусин на смуглых шеях девушек, красные шляпы, лихо заломленные на густых черных кудрях моряков, – все рисовало картину, полную света и жизни, ярко блиставшую на фоне светло-серого и желтоватого февральского неба и моря, а сверху ее оттеняли суровые темные стены Кастель-Нуово.

Эту сцену мог бы изобразить на холсте английский художник Люк Филдс: человек наших дней, родившийся в краю густых туманов и грозовых туч, смог, несмотря на эти недостатки, наделить свою кисть неистощимым богатством и сиянием ярких красок Италии. Я с удовольствием наблюдал за танцем – его отличали удивительная гармония и безупречный ритм. Игравший на гитаре то и дело запевал песню на диалекте, который подходил к музыке танца так же, как розовый бутон вписывается в цветочную чашку. Я не разобрал слов песни, но припев был один и тот же, и гитарист повторял его со всевозможными интонациями – от грустной до веселой, от просящей до жалобной. И мне удалось запомнить его слова. Буквально они означили: «Как прекрасно умереть, упав у двери своей любимой!»

В этом нет никакого смысла, чуть не со злостью подумал я, лишь глупые сантименты. И все же я не мог без улыбки смотреть на босоногого оборванца, распевавшего эту песню. Казалось, ему доставляло огромное удовольствие вновь и вновь повторять припев, он закатывал черные глаза в любовной истоме и издавал вздохи, которые с трогательной серьезностью звучали в такт его музыке. Конечно, он лишь подражал актерской манере исполнения, свойственной неаполитанцам: так поют все они и ничего не могут с собой поделать. Однако этот парень так плутовски замолкал и жалобно выкрикивал «Ай!», прежде чем добавить «Как прекрасно», что это придавало его глупой песенке свежести и пикантности. Озорство било в нем через край, и это ясно читалось у него на лице. Несомненно, он был отъявленным бездельником, но в его симпатичном чумазом лице и спутанных волосах было столько очарования, что я весело смотрел на него, радуясь возможности хоть на несколько минут отвлечься от терзавших меня горестных мыслей. Придет время, думал я, и этот парень, возможно, станет исполнять песню о «любимой» в более суровой тональности, с желанием не самому упасть замертво, а убить ее! В Неаполе это было более чем вероятно. Постепенно танец прекратился, и в одном из задыхавшихся смеющихся моряков я узнал своего старого знакомого, Андреа Луциани, с которым плыл в Палермо. Увидев его, я испытал облегчение, поскольку получил ответ на вопрос, мучивший меня уже несколько дней, и, как только танцоры и зрители начали расходиться, подошел к нему и тронул его за плечо. Он вздрогнул, удивленно обернулся и, похоже, не узнал меня. Я вспомнил, что, когда мы с ним виделись в последний раз, я еще не отрастил бороду и темные очки тоже еще не носил. Я напомнил ему свое имя, и лицо его просияло.

– А, добрый день, ваше сиятельство! – с улыбкой воскликнул он. – Тысяча извинений, что не сразу вас узнал! Я часто о вас думал! И часто о вас слышал! Ах, что за имя! Богатый, знатный, благородный! Что за дивная жизнь! И вы вот-вот женитесь! Ах, Боже мой! Любовь прогоняет все печали, вот так! – Вытащив изо рта сигару, он выпустил в воздух бледное колечко дыма и весело рассмеялся. – Всех вам благ, ваше сиятельство!

Я улыбнулся и поблагодарил его. Потом заметил, что он с любопытством смотрит на меня.

– Вы считаете, что я сильно изменился, дружище? – спросил я.

– Что ж, мы все меняемся! – беспечно ответил он, не глядя мне в глаза. – Дни летят, и каждый из них забирает с собой частичку молодости. Стареем, сами того не замечая!

Я рассмеялся.

– Понимаю. Вы думаете, я состарился с тех пор, как мы виделись в последний раз?

– Немного, ваше сиятельство, – откровенно признался он.

– Я перенес тяжелую болезнь, – тихо сказал я. – Зрение у меня еще слабое, как видите. – Я коснулся своих очков. – Но со временем оно восстановится. Можете уделить мне несколько минут? Мне нужна ваша помощь в одном важном деле. Прогуляемся?

Он с готовностью кивнул и последовал за мной.

Мы ушли с Моло и остановились на углу тихой улочки, которая вела из квартала Кьяйя.

– Вы помните Кармело Нери? – спросил я.

Андреа сочувственно пожал плечами.

– Бедняга! Конечно же помню! Бесстрашный, храбрый, к тому же с большим сердцем, хоть об этом и мало кто знал. А теперь он в кандалах! Что ж, он, несомненно, этого заслуживает, но скажу вам и всегда буду говорить, что есть много людей и похуже Кармело.

Я вкратце рассказал ему, как увидел пойманного разбойника на площади в Палермо и поговорил с ним.

– Я и о вас упомянул, – добавил я, – а он велел мне передать вам, что Тереза покончила с собой.

– А, это мне хорошо известно, – ответил капитан Луциани, внимательно меня слушавший, и на его подвижном лице мелькнуло выражение искренней жалости. – Вот бедняжка! – Тут он вздохнул. – Такая хрупкая и маленькая! Подумать только, у нее хватило сил вонзить себе в грудь нож! Как будто маленькая птичка бросилась на поднятый штык! Да-да! Женщины делают странные вещи, а она уж точно любила Кармело.

– Вы, несомненно, помогли бы ему бежать, если бы имели такую возможность? – с легкой улыбкой спросил я.

Сицилиец и тут нашелся что ответить.

– Только не я, ваше сиятельство, – ответил он с достоинством. – Нет-нет, не теперь. Закон есть закон, и я, Андреа Луциани, не из тех, кто его нарушает. Нет, Кармело должен понести наказание, пожизненное, как говорят. И, как бы тяжело оно ни было, оно справедливо. Когда дело касалось крошки Терезы, это было одно. Но теперь – пусть святые помогают Кармело, если захотят, а я не стану.