Странствие Кукши за тридевять морей - Юрий Вронский

– Виноградник, павлины, – сам того не замечая, чуть слышно роняет Кукша, он вдруг ясно видит бронзовый ларчик возле грязных босых ног Андрея Блаженного…

– Что? – переспрашивает Оскольд. Он не расслышал, что там пробормотал Кукша.

– Это я так, – отвечает Кукша. – Я хочу сказать: не нужно мне богатство и не нужна усадьба, ведь я все равно будущим летом отправлюсь…

– Не спеши отправляться, – перебивает его Оскольд, – я еще не все сказал. Мы с тобой породнимся, ты женишься на моей дочери. Когда она подрастет, конечно, – добавляет Оскольд, прочитав недоумение на Кукшином лице. – А пока ты можешь взять любую из моих наложниц. Бери, какая тебе поглянется! Ты ведь знаешь, для тебя мне ничего не жалко!

В великом удивлении Кукша поднимает взор на Оскольда, ростом он поменьше князя и смотрит на него снизу вверх. Породниться с властителем, с князем, с каганом, с царем! Это предел мечтаний для простого воина!

Когда-то подобное предлагал ему Харальд, но Харальд был лукав, и Кукша разумно поступил, что не внял ему. Однако он чувствует, что Оскольд не лукавит.

Велико искушение, а Кукша всего лишь человек, притом самый обыкновенный! Так бывает только в сказке – удачливый юный смерд получает княжну и пол княжества в придачу! И вот он, Кукша, тот самый смерд из сказки! И не надо никого убивать!

Андрей Блаженный ничего не говорил, следует или не следует Кукше становиться княжеским зятем, он только велел выбросить в Пропонтиду ларчик с драгоценностями… Что ж, Кукша и тут уже отказался от сокровищ, предложенных Оскольдом, и снова откажется, если Оскольд заведет о них речь!

Однако вот так, сразу, отказаться от того, чтобы породниться с Оскольдом!.. Храбрый Кукша чувствует страх. Ну, а если согласиться?.. Но его согласие слишком круто изменит его жизнь, в ней не останется места дорогим привычным помыслам. Значит, прощай Домовичи?.. Нет, нельзя очертя голову бросаться в это, надо подумать, крепко подумать. Он так и говорит Оскольду:

– Я благодарен тебе. Но мне надо обдумать твое предложение. Не торопи меня.

Оскольд не торопит. Он не сомневается в Кукшином согласии. Еще не родился глупец, который отказался бы от такого предложения! Но Кукша – это Кукша. Его лучше не торопить.

Как уже говорилось, в Киевской земле нынче опять засуха, хлеб не уродился, лишь на нивах, защищенных от суховея лесом, да в лощинах есть что собрать. Но наступает пора жатвы и надо убрать хотя бы то, что уродилось. Древний обычай велит, чтобы зажинал князь, первый сноп – это его княжеское дело. В Киеве два князя, так что зажинают оба: один рожь, другой – пшеницу. Зажиночный сноп ржи будет стоять в гриднице у одного, а пшеницы – у другого. Рожь поспела раньше, зажинает князь Оскольд.

Дело у него не очень-то спорится, мечом он орудует искуснее, чем серпом. Он нарезал слишком много стеблей, получилось толсто, и он никак не может связать их. Наконец сноп готов, и Оскольд несет его в Печерьско, в гридницу, за ним с песнями, славящими первый, зажиночный сноп, Дажьбога и князя, следуют жницы. В гриднице, все так же с песнями, зажиночный сноп ставят в покутье, в правый угол у противоположной от двери стены, он же зовется передний или красный угол, и жницы возвращаются на ниву.

Несмотря на засуху и недород, жатва остается веселой работой и происходит с песнями и шутками-прибаутками. В первый день жницы даже одеваются в праздничное. Вада в этом году впервые выходит на общую жатву, вместе с бывалыми жницами, она изо всех сил старается не отстать.

Как мужи стремятся показать свою удаль в ристаниях, так жницы – в уборке хлеба. Одна другой ловчее и стремительнее захватывает каждая левой рукой побольше стеблей и подрезает их серпом у самой земли. Нарезав, сколько положено на сноп, скручивает из пучка стеблей жгут, перевязывает нарезанные стебли, и сноп готов.

Не медля ни мгновенья, жница принимается за следующий. Каждой жнице определена полоса, и жатва идет наперегонки. Когда нажато семь снопов, жница шесть из них ставит, прислонив друг к другу, а седьмой, раздвинув концы стеблей, нахлобучивает сверху, как шлем. Получается бабка.

Одна нива сжата, жницы, не мешкая, переходят на другую. И так от рассвета до заката работа идет несколько дней. Много лет уже Кукша не видел, как убирают хлеб, и приходит посмотреть. У него щемит сердце при виде низко кланяющихся, как колосья под ветром, и вновь распрямляющихся женщин, мелькающих загорелых рук и серпов, золотых снопов, составленных в бабки. «Как хорошо быть дитятей, – со сладкой печалью думает он, – сидеть, прислонясь спиной к бабке, и сосать ржаную корку! Твоя матушка с серпом в руке, красивая и сильная, защитит тебя от любой беды!..»

Вада жнет проворно, не плетется в хвосте у многоопытных жниц. Жницы время от времени похваливают ее. «Если бы матушка видела сейчас Ваду, – думает Кукша, – она сочла бы ее хорошей невестой». Зато вечером Вада еле добредает до женского дома и валится на ложе, не в силах даже повечерять.

Остается сжать последнюю ниву. Дедушко-полевик, как известно, не может жить на голой ниве, среди стерни[159]. По мере того как хлеб убирают, он бежит прочь от взмахов серпа и прячется в колосьях, пока еще нетронутых. И вот, вместе с последними срезанными стеблями и колосьями, он попадает в руки жниц. Теперь он обитает в последнем, дожиночном снопе. Жницы обряжают сноп в заранее приготовленную одежу – надевают на него высокую овчиную шапку, сермяжную свиту и подпоясывают красным крученым поясом.

Теперь надо выбрать самую красивую девушку, которая понесет ряженый сноп. Жницы единогласно выкликают Ваду, быстро рассыпаются но ниве, находят случайно несжатые колосья и плетут из них венок, украшая его синими волошками[160] и другими цветами. На голову Ваде накидывают длинное белое покрывало, поверх покрывала надевают венок, а в руки дают обряженный дожиночный сноп, и при этом поют:

Обрядив Ваду, жницы выстраиваются четами в длинную вереницу с Вадой впереди и направляются в Печерьско, к Оскольдову дому, с песней, славящей щедрость Дажьбога, хоть, сказать по правде, не больно он расщедрился в нынешнем году. Ну, а если не славить, на другой год и вовсе ничего не соберешь.