Хороните своих мертвецов - Луиз Пенни

Но снаружи дом сохранился хорошо. Покрашен, отремонтирован.

– Если уж мы заговорили о маленьких сообществах… вы знаете семью Мюнден?

– Мюнден? Конечно. У них много лет был успешный антикварный магазин на Пти-Шамплейн. Там продавались прекрасные вещи. Я туда кое-что отнесла.

Гамаш посмотрел на нее с недоумением.

– На продажу, старший инспектор.

Сказав это, она не поморщилась, не покраснела. И стыдно ей, судя по всему, не было. Она просто констатировала факт.

И он знал почему. Она, конечно, все замечала, но использовала свой скромный доход только на ремонт фасада. Чтобы выглядело прилично. Огромное состояние Макуиртеров исчезло, стало легендой, которую она решила поддерживать.

Перед Гамашем была женщина, для которой важен был внешний вид, фасад. На какие жертвы она была готова, чтобы поддерживать его в приличном состоянии?

– Там случилась какая-то трагедия, насколько мне известно, – сказал он. – В семействе Мюнден.

– Да, очень печальная история. Он покончил с собой. Это случилось весной. Вышел на лед реки и утонул. Это объяснили несчастным случаем, но мы-то знали правду.

– Тонкий лед.

Она едва заметно улыбнулась:

– Да-да.

– И почему он это сделал, как думаете?

Элизабет ответила не сразу:

– Не могу себе представить. Он казался счастливым. Но то, что нам кажется, не всегда отвечает действительности.

Как сверкающая краска, полированный камень, идеальный фасад этого дома.

– У него было двое детей, но я видела только одного. Сына. Восхитительный мальчик со светлыми кудрявыми волосами. Повсюду ходил за отцом. У него было какое-то прозвище. Нет, не могу вспомнить.

– Старик.

– Что-что?

– Старик – такое у него прозвище.

– Да, верно, старичок – так его отец называл. Интересно, что стало с мальчиком.

– Он живет в деревне Три Сосны, изготовляет и ремонтирует мебель.

– То, чему мы учимся от своих родителей, – с улыбкой сказала Элизабет.

– Отец научил меня играть на скрипке, – сказал агент Морен. – А ваш отец не учил вас играть?

– Нет, он любил петь. Мой отец привил мне любовь к поэзии. Он брал меня на долгие прогулки по Утремону и на Мон-Руаяль и там читал стихи. А я за ним повторял. У меня это плохо получалось. Большинства слов я не понимал, но запомнил их все. Только потом я понял, что они означали.

– И что они означали?

– Они означали мир, в котором мы живем, – ответил Гамаш. – Мой отец умер, когда мне было девять.

Морен помолчал.

– Соболезную. Я даже сейчас не могу себе представить, что потеряю отца. Это, наверно, было ужасно.

– Да, ужасно.

– А ваша мать? Наверно, очень переживала.

– Она тоже умерла. Погибла в автокатастрофе.

– Сочувствую, – сказал Морен еле слышно.

Он переживал за большого человека, удобно устроившегося в своем кабинете, тогда как сам молодой агент оставался в одиночестве, сидел перед часами, привязанный к стулу и бомбе.

Время шло. Оставалось шесть часов двадцать три минуты.

И на компьютере Гамаша мелькали сообщения от членов его команды, которые тайно выполняли его приказы.

Теперь было ясно, что молодого агента удерживают не на дамбе гидростанции «Ла Гранд», а где-то в другом месте. Агент Николь и инспектор Бовуар не смогли уловить звука мощных турбин. Но другие звуки они слышали. Поезда. Некоторые из них товарные, как сказала Николь. Другие пассажирские. Звуки летящих самолетов.

Агент Николь снимала слои звуков один за другим. Выделяла отдельные фрагменты.

«Мы не можем отследить телефон, потому что он экранирован», – написала она.

«Что это значит?» – послал вопрос Гамаш.

«Это как если бы по телекоммуникационной линии двигался какой-нибудь бродяга. Появлялся то здесь, то там. Вот почему кажется, что он одновременно в разных местах».

«А можно определить, что это за линия?»

«На это нужно слишком много времени», – ответила Николь.

Оставалось шесть часов. И тогда одновременно произойдут две вещи. Бомба уничтожит крупнейшую дамбу в Северной Америке. И агент Морен будет убит.

Время уходило, и старший инспектор Арман Гамаш понимал, что момент принятия страшного решения неуклонно приближается. Момент выбора.

– И что, сын Мюндена счастлив? – спросила Элизабет.

Гамашу потребовалось мгновение, удар сердца, чтобы вернуться.

– Думаю, да. У него сын. Шарль.

– Шарль. – Она улыбнулась. – Я всегда думала, что это правильно – называть ребенка в честь отца.

Элизабет встала, убрала тарелки. Гамаш отнес поднос на кухню.

– Я хотел вас спросить еще об одном человеке, – сказал Гамаш, вытирая тарелки. – Вы знаете Кароль Жильбер?

– Это жена Винсента Жильбера?

– Oui.

Впрочем, он сильно сомневался, чтобы мадам Жильбер понравилось такая ее идентификация по беглому докучливому мужу.

– Я ее знала немного, мы состояли в одном бридж-клубе. Но она, кажется, уехала. Квебек-Сити совсем небольшой город, старший инспектор. А Старый город и того меньше – уместился в стенах.

– А социальные круги еще меньше? – улыбнулся Гамаш.

– Именно. Некоторые объединяются по языку, другие по финансовому и социальному положению, третьи по общим интересам. И нередко они перекрывают друг друга, и большинство людей принадлежат более чем к одному кругу друзей и знакомых. Кароль Жильбер была знакомой по бриджу.

Она тепло улыбнулась ему. Они прошли в прихожую.

– А почему вы спрашиваете?

Они оделись – теплые куртки, ботинки, шапки, шарфы, и в конце старшего инспектора отдела по расследованию убийств трудно было отличить от семидесятипятилетней женщины.

– Несколько месяцев назад мы расследовали одно дело в деревне Три Сосны. Кароль Жильбер теперь живет там. Как и Старик Мюнден.

– Правда?

Но ее это мало интересовало. Вежливое удивление, и только.

Они вышли на солнечный свет и двинулись бок о бок по середине узких улочек. Впереди они видели молодых альпинистов во всей оснастке, подвешенных в тридцати футах над землей. Они работали всю зиму – скидывали снежные козырьки с металлических крыш. Смотреть на них страх брал: они молотили своими топориками и ломами, сбивая лед, сбрасывая накопившийся снег, угрожающий проломить крышу.