В ожидании Айвенго - Наталья Миронова

Айвен поцеловал ее на прощанье.

Это был легкий, ненавязчивый прощальный поцелуй, но он чуть не свалил Этери с ног. Он проник через кожу прямо в кровь, в кости, вдруг оказавшиеся полыми, растекся по всему телу. Она покачнулась, Айвен подхватил ее, с тревогой заглянул в глаза.

– Что-то не так?

Этери через силу улыбнулась и высвободилась, пока не стало слишком больно, слишком трудно выбираться из объятий.

– Все так. Что-то я сегодня не в форме.

– Ты устала, – охотно предложил готовое объяснение Айвен. – Аукцион был тяжелый. Спокойной ночи. Спи хорошо.

Новая улыбка прошла уже легче.

– И тебе спокойной ночи. Спасибо за все.

Но оказавшись дома, Этери неожиданно для себя начала думать о Леване, вспоминать знакомство и замужество. И опять ей захотелось плакать. Она разделась, смыла романтический макияж и вспоминала, вспоминала…

Они познакомились на отцовском вернисаже. Только теперь ей пришло в голову, что встреча была подготовлена заранее, что это были смотрины. За все годы, что они прожили вместе, Леван добровольно не посетил ни одной выставки. Приходил изредка на устроенные ею вернисажи, когда она его просила, но ничего не покупал, даже не смотрел, если уж совсем честно. А на отцовский вернисаж в тот раз пришел…

Отец представил его дочери, и она, девятнадцатилетняя дурочка, увлеклась высоким, статным, тогда еще представительным, а не растолстевшим бизнесменом. Ей импонировала его немногословность, исходившая от него аура власти. А ему, как она лишь теперь запоздало поняла, нужна была добропорядочная грузинская девушка с хорошей родословной.

Они вскоре сыграли свадьбу, и потянулся блестящий, светский, во всех отношениях комфортный и благополучный брак. Леван предоставил ей полную свободу, поддерживал ее во всем. Хочешь галерею – на. Хочешь дружить с полунищей Катей Лобановой – дружи. Вот тебе машина, меха, бриллианты, дом в Лондоне, вилла на Лазурке, все, что хочешь. Сыновей родила – спасибо. Ему было… ну не то чтобы выгодно, но выигрышно и престижно иметь такую жену – всегда элегантно одетую, всегда прекрасно выглядящую, воспитанную, эффектно себя подающую, умеющую принять гостей, образованную, остроумную покровительницу искусств. В графе «жена» он мог поставить галочку и больше о ней не думать.

Разумеется, он не стал своим в ее компании, в тесном кружке друзей и в более широком кругу людей искусства, с которыми Этери поддерживала отношения. Но никто от него этого и не ждал. Друзья Этери приняли ее брак как должное. Леван деньги зарабатывает, миллионами ворочает, он далек от их интересов, и это нормально.

Да и ей самой казалось, что это нормально: муж работает как вол, ему не до дружеских посиделок и, по большому счету, даже не до детей, которых он заваливал подарками и мимоходом снисходительно баловал. Задача жены – обеспечить ему бесперебойный быт. Она обеспечивала. И внутренне радовалась, сама себе не давая отчета, что он не вникает в ее дела, что она может существовать совершенно автономно. Вот и досуществовалась.

Мама, папа… неужели вы были в сговоре? Спросить их? А зачем? Теперь уже поздно. Они хотели как лучше, а тебе своей головой надо было думать. Почему же она раньше не замечала, что в этом блестящем браке ей холодно и одиноко? Не чувствовала. Ей же было хорошо! Тебе же было хорошо, Этери? Ты же только сейчас поняла, когда Айвен тебя поцеловал, как оно бывает, когда хорошо по-настоящему?

Этери утерла слезы и приняла снотворное. Надо поспать… завтра трудный день. Но ей не спалось. Нервы разыгрались, она беспрерывно прокручивала в голове то, что, оказывается, давно сидело в ней занозой, а она не замечала.

Отца Левана уже тогда не было в живых, когда они познакомились и поженились, а вот его мать… Его мать оказалась злой свекровью. Вечно она чем-то была недовольна, невестка никак не могла ей угодить. Что бы Этери ни делала, как бы ни сдувала пылинки с мужа, свекрови все было мало. Слава богу, свекровь жила в Кутаиси и возникала не слишком часто. Все-таки сам Леван, надо отдать ему должное, был не такой. Но теперь Этери подмечала ухватки и замашки его матери у старшего сына. Неужели это передается через поколение?

Она долго ворочалась с боку на бок и наконец забылась сном. А утром поняла причину своих слез, бессонницы и нервов. У нее раньше срока начались месячные. Такое уже бывало при переезде на новое место, при перегрузках. Она-то думала, у нее есть веские причины для слез, а оказывается, все дело в физиологии. Даже обидно.

Так хотелось полежать еще немного, подремать… В Англии, да и вообще на Западе, женщины в такие дни больничный берут, не объясняя причин… «Ты не в Чикаго, моя дорогая», – сказала себе Этери и встала.

В такие дни ее всегда тянуло на шоколад. Тоже физиология. Она сполоснулась под душем и вместо обычного кофе приготовила себе горячего шоколада. Обревизовала запасы и убедилась, что шоколада у нее мало. Надо будет подкупить после аукциона. А пока Этери сунула в сумку найденную в шкафу плитку швейцарского шоколада и отправилась на торги.

Она исполнила все, что запланировала. Купила рисунки Чехонина, картину Бориса Григорьева и великолепное, радостное полотно Олега Целкова. За Целкова пришлось поторговаться, но Этери вышла из этой битвы победительницей, купив картину за двести тридцать восемь тысяч фунтов.

Переговорив с Верой Нелюбиной, подтвердившей перечисление денег, и с распорядителями аукциона, Этери проверила страховку, адрес… Распорядитель спросил, можно ли упаковать и отослать вместе с остальными полотнами снятую с торгов и купленную на ее имя картину Редько. Этери сказала, что можно, даже желательно, и, с чувством исполненного долга, послала Айвену эсэмэску: «Free at last»[51].

Он тут же перезвонил.

– Ты так не шути!

– Да я и чувствую себя примерно так же.

– Не хочешь меня видеть? – В его голосе звучало искреннее огорчение. – Я понимаю, ты устала…

– Нет, я хочу тебя видеть, только дай мне немного отдохнуть. И я хочу шоколада. Много-много шоколада.

– Это можно. – Теперь стало слышно, как он улыбается. – Я знаю одно кафе… Позвони мне, когда отдохнешь. Я за тобой заеду, идет?

– Идет.

Этери вернулась домой и немного поспала. Днем она уснула легко, не то что ночью. Есть совсем не хотелось, хотелось только шоколаду. Она позвонила сыновьям, пообщалась по короткой программе и перезвонила Айвену.

– Я готова.

Он приехал, окинул ее взглядом. Опять новый наряд и опять элегантный: черная юбка-брюки с широченными штанинами и белая блуза. На груди, скрепляя внахлест глубокий вырез блузы, сверкала брошь из четырех огромных бриллиантов, расположенных асимметричным крестом. Приглядевшись, Айвен узнал Южный Крест.