Скользящий по линиям жизни - Ладушкин Оладушкин

– Ошибаешься, конечно, – улыбнулась Нюра. – Я не часть чего-то, я нечто иное.

– Расскажи, а, – попросил я.

– Странный ты, – внимательно осматривая меня сказала Нюра. – Ну да ладно. Её взгляд стал грустным и она начала вспоминать…

Я помню голос. Он звал меня по имени снова и снова. Я, как будто, просыпалась, но очень медленно. Случайные картинки кружились и уносили моё восприятие в небытиё. Я не могла ни на чем сконцентрироваться и была всем сразу. А потом меня зафиксировала Клавдия. Она выделила самую стабильную мою часть и энергетически привязала её к себе и я осозналась. Осознала себя и то, что меня окружало.

Тульпа рождается беспомощной. Именно рождается, а не создаётся. Для родителя тульпа – это именно другое существо, а не часть себя. И это существо долгие годы учат быть самостоятельным. Клавдия меня всему научила. Она моя мама и я буду любить её всегда. Чтобы не случилось. Ведь по настоящему любят не почему-то и ни за что-то. По настоящему любят просто так.

Долгие годы я просто наблюдала, как живет мама. Я была рядом и воспринимала реальный мир также, как видела его она. В сновидении было интереснее, потому что мама сделала мне тело и я могла путешествовать рядом с ней.

Через год я научилась разговаривать. Было сложно. Я слышала слова, но не понимала их, а потом что-то изменилось и смысл слов мне открылся. У тульпы часто так происходит. Нужен опыт, чтобы что-то понять. Пока этот опыт отсутствует, понимание не приходит. Нет полутонов. Только белое и черное. Умею или не умею. Я не могу уметь или хотеть чуть-чуть. Я не хочу или хочу так, что сделаю всё, чтобы это получить. Клавдия называла это крайними положениями намерения и очень часто говорила, что мне не хватает гибкости и мозгов…

Нюра улыбнулась и продолжила…

Нам было хорошо вместе. Мама построила мне вондер. Это мир такой специальный и сновиденный, в котором я жила. Мой мир. Моё место.

А я когда выросла, то помогала Клавдии и в сновидениях и в реальности. Она делала фантом для меня в реальном мире и накачивала его Светом, а я просто переносила в него своё сознание и затем в нём просыпалась. Так я и оказывалась в мире мамы в физическом теле. Это было прекрасно. Совсем иное ощущение жизни. Я помогала Клавдии с ведением хозяйства, а потом…

Нюра заглянула в мои глаза и спросила:

– Что Прохор успел разболтать тебе, пока вы от озера шли?

– Не многое, – уклончиво ответил я и, вовремя осознав свою ошибку, добавил. – Его рассказ окончился на том, что он с тобой жене Евдокие изменил и после этого фашисты напали.

– Изменил, говоришь? – протянула Нюра срывающимся голосом.

– Да подстроила моя Клавдия всё. Проверить захотела Прохора на верность к дочке своей. Сама его напоила и меня воплощённой на ночь оставила. Подсказала куда мне пойти, чтобы он точно на меня наткнулся. Я его в хлеву поджидала. Он пьяненький зашёл, а я вид сделала, что переодеваюсь. Голая перед ним стою, а он даже бежать сначала хотел. Но алкоголь не дал этого сделать. Он меня так взял, что я живой себя почувствовала. Потом сама остановиться не могла. Прохор только отдохнёт, а я опять хочу. Всю ночь с ним провела, а ведь хозяйка приказывала сразу орать начать, чтобы народ сбежался и осудил изменника. Не орала я. Стонала и то в сено, чтобы не шуметь. Клавдия поняла сразу что случилось, но мешать не стала. Старая была уже и с умом ссорилась частенько. Хоть сама всё придумала, но обиделась она сильно – и на меня, и на Прохора.

Нюра вздохнула и продолжила…

Отомстила она нам. Меня больше в реальности не воплощала, а Прохора в постель уложила на месяц, но потом излечила его, так как посевная началась, а сажать некому в семье.

Летом фашисты напали и уже к августу вышли к нашей деревне их разведчики. Постреляли деда с бабой, которые за грибами ходили. Малец с ними был и сбежать успел. В деревне то всё и рассказал. Клавдия помогла тогда всем деревенским. Никто не ведает, как, но исчезла наша деревня из мира. Растворилась вместе с жителями. Перенесла её Клавдия в мой вондер. В мой мир. Всё, что ты здесь видишь и есть та деревня. Только эта изба моя и только моя.

Деревенские ещё два дня фашистов видели, а те их. Страшные это были дни. Гады в людей стреляют, а пули насквозь пролетают. Они избы танками давят, а те сквозь дома проезжают. А потом ушла деревня из реальности то.

Жили потом, как и прежде, никто разницы то и не почувствовал. Весь народ здесь и обитал до конца войны.

Но случилось такое, что Клавдия умирать собралась. Созвала всех на площадь эту и объявила, что завтра умрёт. А беда в том, что вернуть деревню и жителей не может уже. Сил нет у неё на это. Возмущался народ, но не шибко. Все привыкли уже. А что? Всё, что нужно, есть. Да и народу то оставалось человек пятьдесят и те все старики. Из молодых только дочь Клавдии Евдокия с дочуркой Маргариткой и мужем Прохором и Люська с сыночком Матвеем, которого в городе нагуляла.

Вечером у Клавдии разум то прояснился и смогла она всех молодых в мир отправить. Евдокию, Маргариту, Люсю и Матвея в реальность вернула. Скинулась вся деревня им вещами ценными, так как деньги и золото здесь уже никому не нужны были... А вот Прохора здесь оставила. В наказание или ещё почему, не ведаю.

Вечером сидела я у кровати мамы, а она странное говорила. Вроде в бреду была, а может и нет. Говорила мне про то, что любит меня и сберечь хочет, но и не наказать не может. Наставляла народ в этом мире беречь и дочке Евдокие во снах помогать. Она хоть колдовать и не сможет, но в роду ещё будет способная и мне поручала мама помогать ей, пока та сама меня не отпустит. А как отпустит – могу я умереть спокойно или уйти в другие миры, если сумею.

На утро не нашли мы её. Просто исчезла мама. А я увидела на ногах валенки эти и с тех пор снять их не могу. Вот так наказала меня мама за измену с Прохором.