Спецназовец. За безупречную службу - Андрей Воронин

Луч фонарика скользнул вправо, осветив кучу хвороста, из которой скромно выглядывал черенок припасенной заранее лопаты. Все было предусмотрено, рассчитано и приготовлено загодя, так что теперь ничего не нужно было придумывать и искать. Достав лопату, полковник забросал труп на дне ямы рыхлым, слегка влажноватым песком, завалил яму хворостом, забросил лопату на плечо и, не оглядываясь, направился к машине.

Убрав испачканную налипшим песком лопату в багажник, он запустил еще теплый двигатель, задним ходом осторожно вывел машину на дорогу, переключил передачу, врубил дальний свет и по заранее разведанной, изученной, знакомой чуть ли не до каждой колдобины дороге повел машину вперед. Человеку, который попал в эти места впервые, да еще в потемках, могло показаться, что водитель обезумел и направляется в неизведанные лесные дебри, в самую чащу, из которой нет возврата. Но таких заполошных пассажиров в салоне «девятки» не наблюдалось, а Анатолий Павлович точно знал, что никакой гиблой заповедной чащи впереди нет: в поперечнике этот жиденький лесной массив едва достигал пяти километров, и места за ним лежали самые подходящие для того, кто хочет в течение некоторого времени не привлекать к себе ничьего внимания.

Полковник Сарайкин вел угнанную машину сквозь сгущающийся мрак по ухабистой лесной дороге, улыбаясь всякий раз, когда слышал глухой шум, издаваемый подпрыгивающей на заднем сидении увесистой спортивной сумкой с надписью «Адидас». О рушащемся прямо в эти минуты мировом ядерном паритете Анатолий Павлович не думал: это было не его ума дело, и оно его совершенно не касалось.

Полная луна светила, как авиационный прожектор, заливая своим мертвенным голубовато-серебристым светом заросшее бурьяном и могучей черной крапивой пространство заброшенного, пришедшего в полное и окончательное запустение мехдвора канувшего в Лету колхоза. В тени полуразвалившегося забора тихо догнивали ржавые остовы тракторов и комбайнов, с которых много лет назад сняли все, что можно было унести и сдать в металлолом. Ворота в заборе отсутствовали — они тоже были железные, их тоже можно было снять и унести, что и было сделано едва ли не в самую первую очередь.

Серебристый свет луны беспрепятственно проникал в здание ремонтных мастерских сквозь провалившуюся крышу, от которой остались лишь ржавые стальные швеллеры поперечных балок да решетчатые фермы стропил. Замусоренный бетонный пол был расчерчен причудливым контрастным узором яркого света и угольно-черных теней. С высоты второго этажа полковник Сарайкин отчетливо видел мирно поблескивающие под луной полированным железом автомобили — «девятку», на которой он сюда приехал, свой джип, который дожидался возвращения хозяина в этом укромном местечке, и замершую в воротах колымагу, которая появилась неведомо откуда в самый неподходящий момент, перегородив выезд — фактически, преградив путь к счастливой и богатой жизни, о которой Анатолий Павлович так долго мечтал и к которой был уже так близок.

Близок, да, но, увы, не так близок, как казалось. Вспомнив об этом, Сарайкин болезненно поморщился, но тут же отогнал посторонние мысли: сейчас у него хватало проблем поважнее того грубого кидалова, жертвой которого он стал.

Он стоял, прижавшись лопатками к грубой кирпичной стене, на опоясывающей помещение по всему внутреннему периметру узкой железной балюстраде, и старался совладать с одышкой. После топота, гула железных ступенек под ногами, выстрелов и дробного дребезга скачущих по бетонному полу стреляных гильз воцарившаяся вокруг тишина казалась абсолютной, как в безвоздушном пространстве, и Сарайкин всерьез опасался выдать свое местонахождение чересчур громким дыханием.

Стараясь не производить шума, он осторожно извлек из рукоятки пистолета обойму, беззвучно опустил ее в карман и вставил новый магазин. Оттянув ствол, дослал патрон, затаил дыхание и прислушался. Пустое, отданное во власть дождя, ветра и воронья здание молчало, и было легко поверить, что в нем никого нет, кроме Анатолия Павловича. Это, к слову, могло оказаться правдой: два или три раза ему удалось выстрелить не в белый свет, как в копеечку, а прицельно, что при его навыках давало недурные шансы на успех.

Впрочем, обольщаться он не спешил. Лучше переоценить противника, чем недооценить — это полковник Сарайкин усвоил давным-давно.

Двумя пальцами выудив из кармана пустую обойму, он бросил ее через ржавые железные перила галереи, постаравшись, чтобы та отлетела как можно дальше. Брусок вороненого металла коротко и тускло блеснул в лунном луче и с отчетливым щелчком упал на бетон в дальнем темном углу. По просторному пустому помещению прокатилось гулкое эхо; полковник напрягся, вглядываясь в темноту, чтобы не пропустить демаскирующую вспышку дульного пламени, но уловка не сработала — противник то ли разгадал нехитрый трюк, то ли и впрямь выбыл из игры вперед ногами.

Независимо от того, какой из двух вариантов был ближе к истине, Анатолий Павлович испытывал нарастающее желание как можно скорее покинуть это место. Никаких особенных призов и наград ему в этой игре ожидать не приходилось, и сражался он в данный момент не за деньги, ордена и звания, а за собственную жизнь, как сражался бы с уличными грабителями в темном переулке. Защищать, кроме жизни и свободы, ему с некоторых пор стало нечего, обманчивая тишина пустого цеха ощутимо давила на психику, и Сарайкин решил: все, с меня хватит. Пора-не пора — иду со двора, кто не спрятался — я не виноват…

По-прежнему прижимаясь лопатками к стене и держа у плеча стволом кверху готовый к бою пистолет, он осторожно, бочком двинулся к темнеющему на фоне силикатного кирпича пустому дверному проему, через который проник сюда, на балюстраду, несколько минут назад. За проемом находилась лестница, ведущая на первый этаж. Попытка приблизиться к стоящим в цеху автомобилям могла стать последним, что он сделает в жизни, и полковник решил уходить пешком — выбраться из здания через окно, в несколько коротких перебежек от укрытия к укрытию пересечь захламленный двор, найти один из многочисленных проломов в ограде, и поминай, как звали! А машина, как и деньги — дело наживное; тут уж, вот именно, не до жиру — быть бы живу…

Мир, который Анатолий Павлович Сарайкин ценой огромных усилий и риска построил вокруг себя, рухнул. Произошло это быстро, но не мгновенно, а поэтапно, как во время сильного землетрясения: мощный толчок, земля уходит из-под ног, трещат стены, звенит бьющееся стекло; потом наступает тишина, и ты переводишь дух, уверенный, что только что пережил самый страшный момент в своей жизни. Но за первым толчком следует второй, куда более сильный, земля расступается, и все, чем ты дорожил, кувырком летит в разверзшуюся у самых твоих ног, заполненную клубящейся пылью бездну. И тебе становится некогда жалеть о погибшем барахле, ценность которого перед лицом неотвратимо надвигающейся гибели мгновенно падает до нуля.

Катастрофу можно было предвидеть, но на этот раз чутье подвело Анатолия Павловича. Он соблюдал осторожность и опасался множества неприятных сюрпризов, но того, что случилось, не мог себе даже вообразить.

А было так. В начале первого ночи, миновав лесной массив и уже под высокой полной луной вырвавшись на простор заросших бурьяном и кустарником полей, он въехал в ремонтный цех заброшенной машинно-тракторной станции, где накануне спрятал свой внедорожник. Замаскированный гнилыми досками и обрывками старого рубероида джип никуда не делся и выглядел нетронутым — как, впрочем, и следовало ожидать в этих обезлюдевших, одичавших, как после большой войны или серьезной техногенной катастрофы, местах. Не теряя даром ни секунды драгоценного ночного времени, Анатолий Павлович старательно протер тряпочкой все, к чему прикасался, вышел из «девятки», протер дверную ручку и забрал с заднего сиденья спортивную сумку, оставив двери распахнутыми настежь.