Узники Алексеевского равелина. Из истории знаменитого каземата - Павел Елисеевич Щеголев

какие-то немаловажные услуги и считающий себя в силу этого на это вправе. Нельзя не подчеркнуть, что Мирский вступил в хорошие отношения не только со смотрителем (а ведь это был «Ирод»!) и комендантом, но и с министром, графом Н.П. Игнатьевым, который лично навестил его в равелине.

Забегая вперед, я должен привести письмо Мирского к коменданту от 1 ноября 1882 года. В это время в равелине уже царил знаменитый «Соколовский режим», и, очевидно, при своей любезной готовности в отношении к Мирскому, Соколов забывал об услуге Мирского и подводил его под общий ранжир. Такое «равнение» обижало выслужившегося Мирского, и он писал коменданту:

«Убедившись неоднократно в Вашем благородстве и великодушии, я привык в тяжелые минуты жизни обращаться к Вашему Высокопревосходительству с тем безусловным доверием, которое внушала мне Ваша доброта. И в настоящее время я с упованием и надеждой прибегаю к Вам.

Библиотека равелина крайне небогата, и во все время моего в нем пребывания в дополнение к здешним книгам присылались еще журналы и французские книги извне. Теперь журналов нет, французских книг тоже нет, а многих из русских сочинений мне не дают под тем предлогом, что запачканы. Выходит, что я оставлен вовсе без чтения. Меня особенно удивляет последнее обстоятельство. В самом деле, неужели после всего случившегося нужно принимать против меня такие предосторожности? Ведь я же знаю, кто именно испачкал, мало того, – и видел эти книги и то, что в них написано, ибо все вообще равелинские книги уже побывали у меня. После этого очевидно, что лишение меня лучших из имеющихся в библиотеке сочинений есть простое недоразумение. Систематические стеснения, которым я подвергаюсь с начала нынешнего года, невольно наводят меня на весьма грустные размышления. Прежде, когда я был преступнейший из преступных, нераскаянный и дерзкий, я был, так сказать, подавлен и пристыжен величием царского милосердия и снисходительностью правительства. Кто знает, быть может, именно это великодушное обращение со мною и произвело во мне решительный перелом… Познав бога, я всей измученной душою возлюбил царя. Горькие слезы раскаяния и угрызения совести и побудили меня хоть чем-нибудь ознаменовать свое нравственное перерождение. Я решился оказать великодушному правительству посильную услугу и сделал в этом отношении все, что только мог. Случаю было угодно, что именно с этого момента условия моей жизни стали постепенно ухудшаться, и, наконец, теперь дошло до того, что даже ничего не стоящих журналов нельзя получить на самое короткое время для прочтения. По временам мне приходит в голову, что, быть может, нарочно подвергают испытанию мою верноподданническую преданность и любовь к царю. В таком случае, я совершенно спокоен, ибо уверен в себе: никакие испытания не поколеблют моих принципов, которым я останусь верен до последнего издыхания. Раз познав истину, я не отступлю от нее ни за что. Но, с другой стороны, мне кажется, что подобного рода опыт едва ли нужен, ибо я неопровержимо, фактами, а не словами, доказал, что решение мое бесповоротно и что, вступив на добрый путь, я не намерен сходить с него до конца жизни. Наконец, как Ваше Высокопревосходительство, так и г. министр, казалось, вполне убедились в моей честности и осчастливили своим доверием. Вследствие этого все неудобства своего нынешнего положения я приписываю простой случайности и убежден, что мои настоятельные нужды будут удовлетворены, лишь только моя просьба дойдет до Вашего Высокопревосходительства. Если нельзя мое положение сделать лучше прежнего, в таком случае пускай по крайней мере оно не будет хуже, пусть будет все по-старому. То есть: хорошая пища, достаточные прогулки, право пользоваться всеми книгами из здешней библиотеки, журналы из департамента и французские книги из магазина Мелье. Я глубоко убежден, что Ваше Высокопревосходительство, если не облегчите моей участи, согласно своему милостивому обещанию, то во всяком случае не отнимете у меня тех скромных удобств, коими я пользовался в прежнее время. Я знаю Ваше доброе сердце и потому не позволю себе сомневаться в благоприятном исходе моего ходатайства.

Я просил «Историю» Шлоссера и не получил ее потому, что запачкана. Но так как это – единственное серьезное сочинение в здешней библиотеке, то я покорнейше прошу распорядиться о выдаче мне этой книги, как вообще и всех других, принадлежащих равелину. Из журналов 1881 года я получил только «Русский вестник», а остается дополучить «Вестник Европы» и «Русскую старину» за вторую половину 1881 года (начиная с августа месяца); кроме того, я уже просил о высылке «Отечеств. записок» и «Дела» за текущий 1882 год. Нынешний год уже кончается, и, следовательно, журналы за первую его половину уже не нужны и валяются без всякого употребления. Буду также весьма благодарен, если Ваше Высокопревосходительство позволите мне выбрать хоть десяток книг по каталогу магазина Мелье. Я заранее уверен, что вы не останетесь глухи к моим мольбам, и я был бы счастлив, если б имел возможность поблагодарить Ваше Высокопревосходительство лично. В настоящее время посещения вполне возможны, ибо соседи не будут даже и знать. С нетерпением и надеждой ожидая Вашего ответа, имею честь быть покорнейший слуга».

Комендант внял просьбе Мирского и 9 ноября (№ 478) просил В.К. Плеве прислать «известному арестанту» «Дело» и «Отечественные записки» за 1882 год, а также каталог Мелье. «Ввиду важной его услуги в известном Вам деле, – заканчивал свое письмо генерал Ганецкий, – я просил бы, если возможно, не лишать его обещанных бывшим министром внутренних дел ген. – ад. графом Игнатьевым льгот в чтении книг и журналов». Плеве прислал и книги, и каталог. Комендант сейчас же предписал смотрителю равелина: «Препровожденные журналы, по строгом просмотре, передать известному арестанту, содержащемуся на известном условии, и предложить ему сделать на прилагаемом каталоге пометки против тех французских книг, которые он желал бы читать».

И комендант, и Плеве хранили память об услуге Мирского. В чем она состояла – теперь нам ясно без дальнейших комментариев.

Мирский выдал тайну Нечаева и предал его и солдат…

Донос Мирского сыграл существенную роль в деле раскрытия тайн Алексеевского равелина. Эта роль признана в докладе министра внутренних дел царю. 4 декабря 1881 года доклад начинается с изложения и цитации шифрованной записки, взятой у Желябова и в своем месте нами приведенной. Вслед за текстом записки в докладе читаем:

«За отказом Желябова давать какие-либо показания, происхождение означенной записки установлено в то время не было, и хотя возникали предположения, не имеет ли она отношения к страже, охраняющей государственных преступников, но таковые не подтвердились, так как ни обыски, произведенные в домах унтер-офицеров Алексеевского равелина, ни наблюдения за этими лицами не привели