Соперница королевы - Виктория Холт

* * *

Приближался Новый год, тая в себе все возрастающую угрозу со стороны Испании. Лестер рассказывал мне, что королева по-прежнему пытается отвести от Англии решающее противостояние. Это удавалось ей на протяжении уже многих лет, но теперь, похоже, сражения не избежать. Капитаны, подобные Дрейку, нападали на испанские бухты и уничтожали их. После очередного дерзкого набега Дрейк заявил, что он «подпалил бороду испанскому королю». Все это было замечательно, но армаду таким образом уничтожить было невозможно. Даже самые неисправимые оптимисты признавали испанский флот лучшим в мире. В стране воцарилось уныние, потому что многие наши моряки попали в руки испанцам, а некоторые даже стали узниками инквизиции. О пытках, которым их подвергали испанцы, ходили такие жуткие рассказы, что вся страна поднялась в справедливом негодовании. Люди знали, что в мощных испанских галеонах прибудут не только орудия войны для уничтожения нашего флота и покорения нашей страны, но также орудия пыток, с помощью которых испанцы намеревались исполнить свою клятву и вынудить англичан принять их веру.

Мы очень долго делали вид, что ничего не происходит; теперь настала пора взглянуть правде в глаза.

Роберт постоянно находился при королеве, восстановившей его во всех правах и привилегиях. Опасность, угрожающая стране и им самим, заставила этих двоих забыть о своих разногласиях. Не было ничего удивительного в том, что слухи, ходившие о Елизавете и Лестере в пору их молодости, до сих пор не утихли.

В это же время обрел известность некто, называвший себя Артуром Дадли. Он жил в Испании и пользовался поддержкой испанского короля, который либо считал его историю правдивой, либо намеревался использовать ее для дискредитации Елизаветы.

Утверждалось, что Артур Дадли — сын королевы и Лестера, родившийся двадцать семь лет назад в Хэмптон-Корте. История гласила, что его передали на попечение человека по имени Сазерн, которому под страхом смерти было воспрещено разглашать тайну рождения младенца. Теперь Артур Дадли утверждал, что Сазерн раскрыл ему эту тайну.

Эти слухи ходили по всей стране, но никто не принимал их всерьез, а королева и Лестер попросту игнорировали. И уж во всяком случае, они ничуть не ослабили решимость людей отразить нападение испанской армады.

С каждым месяцем я видела мужа все реже. В знак своего безграничного доверия королева сделала его командующим английскими сухопутными войсками.

Флот собирался в Плимуте, где ожидалось нападение испанцев. Возглавил его лорд Ховард Эффингем, а помогали ему Дрейк, Хокинс и Фробишер, все как один отважные и опытные моряки, на которых смело можно было положиться. Сухопутная армия насчитывала восемьдесят тысяч человек, рвущихся на защиту от врага. Во всей стране не осталось человека, который не был бы исполнен решимости сделать все, от него (или нее) зависящее, чтобы спасти страну от Испании и инквизиции. Исключение составляли лишь предатели-католики.

Англичане излучали гордость и отвагу. Нас всех как будто подменили. Мы стремились не к личной выгоде, а к защите нашей страны. Это изумляло меня. Я сама, будучи от природы большой эгоисткой, тем не менее готова была отдать за Англию жизнь.

Во время редких встреч с Лестером мы восторженно говорили о грядущей победе. Мы должны победить. Мы обязаны победить. Королева будет управлять Англией столько, сколько лет жизни отпустит ей Господь.

Это было опасное, но славное время. Нас вела почти божественная решимость спасти страну; какая-то высшая сила говорила каждому из нас, что пока мы верим в победу, мы непобедимы.

Елизавета была просто великолепна. Народ боготворил ее как никогда прежде. Весьма характерным для этого времени стал отклик купцов лондонского Сити. Королева обязала их предоставить армии пять тысяч человек и пятнадцать кораблей, на что они ответили, что их вклад в победу составит не пять, а десять тысяч человек, и не пятнадцать, а тридцать кораблей.

В душах англичан страх перед испанцами боролся с гордостью за Англию, и последняя была настолько сильна, что никто не сомневался в исходе этой борьбы.

Лестер говорил о Елизавете в восторженных тонах, и, к собственному удивлению, я не испытывала ревности.

— Она бесподобна! — восклицал он. — Она непобедима. Жаль, что ты не можешь ее видеть. Она изъявила желание отправиться на побережье с тем, чтобы лично встретить людей Пармы, если они ступят на наш берег. Я ответил, что не могу этого допустить. Я сказал, что она может поехать в Тилбери и там обратиться к войскам. Я заявил, что в качестве командующего армией, которым она сама меня назначила, я запрещаю ей ехать на побережье.

— И она должна тебе повиноваться? — спросила я.

— Остальные меня поддержали.

Как ни странно, меня радовало, что в это время они вместе. Возможно, потому что в эту пору ее славы, когда она предстала перед своим народом и своими врагами как великая королева, я перестала видеть в ней женщину, соперницу. Я больше не боролась с ней за мужчину, которого мы обе любили так, как не любили никогда и никого. Отныне она стала Елизаветой Великой, матерью своих подданных, и даже я была вынуждена почтительно перед ней склониться.

То, что произошло потом, всем хорошо известно. Она отправилась в Тилбери и произнесла свою незабываемую речь. Невозможно забыть, как она, одетая в стальную кирасу, ехала перед войсками в сопровождении пажа, который вез ее шлем, украшенный белыми перьями. Елизавета сказала тогда солдатам: «Я знаю, что наделена телом слабой и хрупкой женщины, но у меня душа и сердце короля, и короля Англии».

Она поистине была великой. Я была вынуждена признать это. Она любила Англию. Возможно, это была ее единственная истинная любовь. Ради Англии она отказалась от брака, который могла бы заключить с Робертом, а я убеждена в том, что именно этого она жаждала всем сердцем в дни своей юности. Она была верной женщиной. За королевской гордостью скрывалось любящее сердце, точно так же, как блестящий политик таился за внешностью легкомысленной кокетки.

История той великой победы всем известна. Наши небольшие английские корабли оказались гораздо маневреннее именно благодаря своим размерам. Они метались между мощными, но неповоротливыми галеонами и сеяли среди них ужас и панику. Англичане направляли брандеры[14] на огромные испанские суда, и великая армада, прозванная испанцами Непобедимой, была разгромлена и повержена у берегов Англии. Множество несчастных испанцев утонуло, некоторых из них волны выбросили на берег, где им не приходилось рассчитывать на гостеприимство, остальные с позором вернулись к своему испанскому повелителю.

Последовало небывалое всенародное ликование. Вокруг зажженных по всей стране костров танцевали, пели и поздравляли друг друга с победой подданные великой королевы.

Народ понял — пока Англией управляет Елизавета, ей ничто не угрожает. А она, оставаясь верной себе, приказала отчеканить медали с девизом Venit, Vidit, Fugit, обыграв девиз Юлия Цезаря, который пришел, увидел и победил, в отличие от испанцев, которые пришли, увидели и разбежались. Эти медали пользовались большой популярностью, но мне кажется, что некоторые из ее моряков неодобрительно отнеслись к другой медали, на которой провозглашалось, что победа была одержана под командованием женщины — Dux Femina Facti[15]. Англия никогда не забудет, чем она обязана Дрейку, Хокинсу, Фробишеру, Рейли, Ховарду Эффингему, а также Берли и даже Лестеру. Однако ключевой фигурой была именно она, Глориана[16], как назвал ее поэт Спенсер.