Владыка ледяного сада. Носитель судьбы - Ярослав Гжендович

Бенкей играл, а я думал о тропе, что ведет прямо на склон через луга и все более невысокие хвойные кусты, а потом – выше и выше, отвесней, между скалами. Я думал об этом упрямо, продираясь сквозь лес, будто пытаясь создавать эту тропу одной мыслью, будто я сам был Деющим.

И вот кусты отступили, и мы вышли на горный луг, покрытый короткой травой и цветами, и начали восходить все выше. Бенкей продолжал играть, но ему пришлось делать паузы, чтобы отдышаться. Дикие дети выходили за нами из леса, но будто бы неохотно, и чем выше мы поднимались, тем больше их оставалось внизу.

А затем мы увидели пещеру. Узкая черная трещина в отвесной светло-серой скале. Перед самой пещерой я видел почти плоскую полку, засыпанную белым щебнем и камнями странных форм. Оттуда воняло и доносился отдаленный плеск воды.

Бенкей перестал играть, опустил руки и смотрел на пещеру, замерев на месте.

– Мы не можем туда войти, – сказал он спокойно. – Там обитает зло.

– Зло и безумие обитают в этой долине. Тут правит обезумевший бред, и люди превращаются в кастрированных тварей, а язвы и гниющее тело прикрывают цветами. Тут мертвых отправляют на компост, Бенкей, а потом унаваживают ими поля. Это в башне живет чудовище, Бенкей, а не в этой пещере. Ты чувствуешь дыхание ветра? Это проход в нормальный мир. Потому она так его боится.

Он взглянул на меня.

– Мы разведчики, Бенкей, – напомнил я ему. – Мы аскары армии Киренена, помнишь? Помнишь, солдат?!

– Мосу кандо, – ответил он.

Я подал ему конец посоха шпиона. Он с сомнением смотрел на него минуту, а потом протянул дрожащую ладонь, провернул рукоять и освободил меч.

Мы вошли на скальную полку между белых камней и щебня и увидели, что стоим на слое костей из мелких фаланг пальцев, крупных кусков тазовых костей и круглых, поблескивающих черепов.

– Это останки тех, до кого добрались дикие дети, – решил я. – Может, тех, что жили здесь ранее и погибли в битве. Что-то, о чем она не желает ни думать, ни помнить. Нас не остановят несколько старых костей. Пойдем. Увидим ее кошмары, а потом перейдем на другую сторону.

Вход в пещеру был узким и влажным. Мы втиснулись в темноту, в ледяное дыхание, отдающее плесенью и слегка серой. Я высек огонь, поджег факел, и мы пошли.

Сперва я услышал шепоты. Другие, не такие, как шепоты диких детей в зарослях. Были это как голоса, складывающиеся из плеска капель и эха. Голоса, которые звали.

«Пассионария…» – услышал я. «Ты снова играешь с собой, Пассионария?», «Любой тебя обидит, Пассионария, любой из них. Всякий разорвет тебя, будешь истекать кровью, Пассионария», «Отберут у тебя твое, Пассионария», «Ты снова хочешь обжечься? Снова хочешь плакать?»

«Ты снова будешь одна, Пассионария. Будешь истекать в темноте кровью…»

«Всегда сама, Пассионария, снова будет как всегда, когда ты не слушаешься, Пассионария…»

– Ты слышал это? – спросил Бенкей где-то за моей спиной. Звук наших шагов по камням отражался от потолка, вдали с резким звуком падали капли.

– Это обман, – ответил я. – То же, что и ее сны, которые навещали нас каждую ночь.

Мы шли дальше в мерцающем полумраке, среди странных форм, возникающих из влажной скалы, будто сине-розовые наросты, капающей воды и вездесущего эха. Наши факелы шипели, пламя билось, а мы брели вперед.

– Как для обмана, – сказал Бенкей, – смердит довольно правдиво.

В воздухе и правда вставал тяжелый смрад, похожий на козлиный или на грязное тело, а то и слегка на тухлый творог.

– Это Деющая, – ответил я. – Ее бред воняет, может ранить и обладает весом.

Мы сделали еще несколько шагов, и вдруг тесный коридор, сжимавший нас со всех сторон, отступил, и вот мы смотрим внутрь большой пещеры, все дно которой занимает туша гигантского змея, свернувшегося в клубок, как бухта каната. Было оно толщиной с дерево, нужно было двое мужчин, чтобы его обхватить, хотя я не представляю себе, кто бы в полном рассудке на такое решился.

Змей поднял огромную гладкую голову без глаз, пасть раскрылась и показался красный скользкий язык, затрепетавший в воздухе.

«Ты пахнешь иначе, Пассионария… Но ты наконец-то пришла», – раздалось под сводом.

– Слепой змей, – прошептал Бенкей. – Легко не будет. Это, думаю, не лучший день.

Змей приподнялся высоко над полом пещеры, за головой его раздулся капюшон, усаженный шипами. Мы стояли на узкой полке у входа. Бенкей поднял ладонь и показал: «В две стороны». Мы разбежались, он поднял меч, я обнажил острие копья. Скальная полка с моей стороны закончилась, дальше был лес острых камней и большой валун, а потом – щель в скале. Я бросил туда факел, он загудел в воздухе и покатился по скале, сыпля искрами, но не погас.

Я послал следом копье и прыгнул, не раздумывая, над десятками торчащих вверх острых каменных шипов, зная, что задумайся я на миг – и никогда этого не сделаю.

Я упал на камень, поскользнулся и покатился по нему, а змей молниеносным движением скользнул в мою сторону и приподнял свое тело.

– Наконец… – зашипел он. – Ты не можешь убегать вечно, Пассионария.

Влажный язык толщиной с мою ладонь снова выскользнул из пасти, а потом разошелся надвое, открыв желтоватое жало, похожее на клинок стилета. Голова отклонилась назад на изогнутой шее, а я нащупал копье, зная, что не сумею им закрыться.

И тут на меня свалился звук флейты. Столь мощный в этой пещерке, словно играл великан, выплевывая резкие звуки колыбельной для Скорбной Госпожи. Змей развернулся и бросился в ту сторону, откуда доносилась музыка. Бенкей, продолжая играть, вскочил в щель в стене, из которой мы пришли. Голова чудовища ударила в дыру коридора, посыпались куски скалы, но музыка продолжала литься. Слепой змей отдернул голову и ударил снова, и при каждом его ударе сыпались обломки, а голова втыкалась в дыру все глубже, пока не проникла туда и не стала погружаться в коридор, откуда все еще доносились звуки флейты Бенкея.

Голова и кусок туловища проталкивались в глубь коридора, но остальное тело продолжало лежать в скользких сплетениях на дне пещеры, двигаясь и свиваясь. Я сделал единственное, что мог – поднял копье и воткнул в выпуклый, как борт лодки, бок, что скользил мимо меня. Движение змея едва не вырвало копье из моих рук, но острие распарывало толстую шкуру и тело, гнущееся, будто щупальце кальмара. Я слышал ужасающий рык из глубин коридора, но тварь не могла развернуться в тесноте, а могла лишь переть вперед, вспарываясь о мое копье. И из глубины я все еще слышал звук флейты, а потом крик Бенкея: «Вернись за мной, тохимон!» – совершенно отчетливо, словно он находился за стеной, а голос его еще долго вибрировал под сводом.

Туша змея все быстрее всовывалась в щель, брызгая кровью из раны, тянущейся за острием копья до самого сужающегося кончика, который даже не спрятался в коридоре, а бессильно свисал, торча на добрых восемь локтей, и не двигался. И мне казалось, когда я входил в следующий коридор, что я продолжаю слышать проклятую колыбельную: