Черные тузы - Андрей Троицкий

Марьясов запустил руку в выдвинутый ящик, стараясь нащупать на его дне инструмент.

– Разрешите, я сам чемодан открою, – подал голос Трегубович. – Я его открою.

Марьясов оглянулся через плечо.

– Чем это ты чемодан откроешь, пальцем что ли? Или каким другим местом?

– Руками, руками. Да не волнуйтесь, сейчас открою. Это так просто.

Трегубович внезапно упал на колени, словно нашел на полу новую ещё одну скрепку, подполз к стулу, низко наклонился над кейсом. Марьясов пнул ногой ящик секретера. Он подошел к Трегубовичу, встал за его спиной, стал молча наблюдать, как тот набирает все новые комбинации цифр, а потом тянет вверх крышку, приговаривая «сейчас, сейчас». Нужно набраться терпения, нужно ещё немного подождать. Не получится у Трегубовича, он сам откроет кейс, сломает замки молотком и стамеской. Нужно набраться терпения.

Тяжело вздохнув, Марьясов, чтобы отвлечься, стал разглядывать картины известного столичного живописца, купленные на благотворительном аукционе за большие деньги, и теперь украшавшие собой пустую левую стену кабинета. На полотне «После покоса» изображен немолодой крестьянин с загорелым добрым лицом. Он, одетый в белую косоворотку, расположился в тени дерева. Предвкушая отдых, улыбается, лучики мелких морщинок идут от уголков глаз к вискам. Мужик раскрыл на коленях кисет, вытащил из него щепоть нюхательного табака и, кажется, собирался засунуть эту гадость в нос. Добрая просветленная физиономия крестьянина почему-то вызвала глубокое возмущение в душе Марьясова.

От этого с позволения сказать полотна просто крестьянским потом воняет, онучами нестиранными. Он стал разглядывать другую картину: девушка сидела на скамейке в сквере и читала книгу. Тоже противное зрелище, девица слишком вульгарная, неумеренно накрашена и одета в вызывающе короткую юбку. «Ясно, проститутка, клиента ждет», – решил Марьясов. Надо будет распорядиться, чтобы эту пачкотню завтра же вынесли из кабинета и отправили в темный чулан, пусть картины там гниют, пропадают.

Он отошел к окну. На другой стороне улицы веселым оранжевым пламенем горели «Жигули». В отсветах пламени он увидел, что из офиса высыпали охранники, а на противоположном тротуаре собралась жиденькая толпа зевак, впрочем, быстро растущая, пополнявшаяся все новыми людьми, сбегающимися на пожар. Остановился милицейский газик с проблесковым маячком на крыше, на землю спрыгнули два милиционера в серых бушлатах. Симпатичная блондинка, окончательно впавшая в истерику, обращая свои крики к зевакам и милиции, бегала вокруг уже погибшей машины, заламывая руки, все голосила. Господи, как же она кричит, как плачет. Просто нечеловеческое горе. Буря эмоций. Шекспировские страсти. Стоит ли так надрываться из-за каких-то «Жигулей», одной тонны металлолома? Чертова истеричка. Устроила этот цирк прямо под окнами его офиса.

И охранники хороши. Работать им некогда. Уперли руки в боки, встали и стоят, будто никогда не видели горящей машины или не слышали бабского крика. Разве можно положиться на таких людей, жизнь свою им доверить? Дармоеды, сволочи. Сделав этот вывод, Марьясов решил, что с охраной у него не все ладно. А раз так, нужно ещё раз подумать о собственной безопасности. Но сейчас не до этого.

– Кажется, готово. Попробуйте открыть крышку.

Голос Трегубовича вывел Марьясова из глубокой задумчивости. Он отошел от окна, наклонился над стулом, надавил большими пальцами на замки. Трегубович, вытащив из кармана электрошок, дважды ткнул металлическими штырьками в голую шею Марьясова, далеко высунувшуюся из воротника рубашки.

Показалось, все тело свела болезненная судорога. Марьясов тихо вскрикнул, но больше не издал ни звука, боком рухнул на ковер, перевернулся на спину и, кажется, перестал дышать.

Разметав руки по сторонам, широко раскрыв рот, Марьясов недвижимо лежал на полу. Трегубович опустил электрошок в карман куртки. Он погасил верхний свет, включил настольную лампу. Расстегнув браслет часов, он снял с запястья Марьясова золотой «Ролекс», покопался в тощем бумажнике, но не нашел ничего интересного, лишь несколько визитных карточек, две пластиковые кредитки, сейчас совершенно бесполезные, худую стопку мелких купюр. Совсем не густо для птички столь высокого полета. Обшарив брючные карманы, Трегубович взвесил на ладони связку ключей и, на глаз выбрав подходящий, шагнул к высокому сейфу в углу кабинета.

* * *

– Все сроки вышли, надо уезжать. Мы выполнили свои обещания, теперь надо уезжать.

Росляков взглянул на отца, но тот снова ничего не ответил. Сквозь ветровое стекло видно, что возле загоревшийся машины собралось уже порядочно народу. А новые местные зеваки, на избалованные зрелищами, все спешили к месту аварии. Бежали наперегонки какие-то мальчишки. Мимо машины Рослякова, оживленно беседуя и показывая пальцами на толстый столб серого дыма, прошли три мужика, за ними какие-то женщины.

– Больше ждать нельзя, – Росляков опустил стекло и выплюнул на снег прилипший к губе окурок. – Ну, что ты молчишь?

– Ладно, дадим ему ещё пять минут, – сказал отец. – Только пять минут. Иди за Мариной.

Росляков, истомившийся бесконечным ожиданием, и, наконец, нашедший себе занятие, выскочил из салона, нерасчетливо сильно хлопнул дверцей и бегом помчался к толпе. Люди тесно обступили горящую машину, стояли плечом к плечу, образовав плотное кольцо. Марины нигде не было видно. Растолкав зевак, Росляков увидел, что отцовские «Жигули» погибли безвозвратно. Стекла лопнули, огонь, перекинувшись из моторного отсека в салон, поедал сиденья. Черный остов автомобиля, языки оранжевого пламени, зловонный дым. Оторвав взгляд от огня, Росляков увидел Марину в двух шагах справа. Кажется, она, давясь почти что натуральными слезами, пыталась ответить на вопросы сержанта патрульной службы. Росляков шагнул к Марине, прислушался. Трещала горящая резина, громко, перекрикивая друг друга, гомонили люди. Росляков сделал ещё один шаг вперед.

– Все документы в машине остались, – говорила Марина каким-то не своим, глухим и надтреснутым голосом.

– Вы же видите, сержант, девушка в таком состоянии, – сказал Росляков. – Она не может говорить. Имейте снисхождение. Дайте человеку придти в себя. Подождите с вопросами несколько минут.

– Уже адвокат нашелся, – сержант, смерив Рослякова взглядом, презрительно фыркнул.

Он вопросительно посмотрел на Марину, видно, хотел что-то спросить, но так ничего и не спросил. Росляков схватил девушку за руку, с силой сжал запястье и выдернул её из толпы.

– Давай к машине, – прошипел он и, не выпуская руку Марины, прибавил шагу.

– Мне больно, – сказала Марина и высвободила руку. – Ой, я совсем охрипла.

– Тогда молчи, – сказал Росляков. – Молчи и иди быстро.

Подойдя к «Жигулям», он открыл Марине заднюю дверцу, заметив, что и отец тоже перебрался на заднее сидение.

– Ну что, поехали? – Росляков захлопнул дверцу, вставил ключ в замок зажигания и запустил двигатель. – Так поехали?