Трудности языка - Ксения Кононова

— Это опасные мечты, милый, — отдаешь мне бокалы и, захватив с собой бутылку, тянешь за локоть в комнату. Усаживаешься на пол, и я сажусь рядом. Ставишь бутылку на журнальный столик, и я отдаю тебе один из бокалов.

— Почему? — мне действительно интересно. Все. Хочу понять тебя до конца. Вздыхаешь.

— Ну, наверное, потому что если рано или поздно начать над этим всерьез задумываться, то эти мечты могут стать весьма навязчивыми, а у меня никогда не будет возможности их реализовать.

Я понимаю, о чем ты. Внутри все выворачивается наизнанку, потому что я понимаю, что то же самое касается и меня в твоей жизни. Несколько секунд вертишь бокал в руках и вдруг произносишь:

— Я хотел бы что-нибудь свое. Может, небольшое дело, но свое. Не крупную компанию, как у отца, а что-то совсем другое, не связанное со строительством. Но в моей жизни все обстоит так, что либо нужно начинать все сначала, во всем, абсолютно одному, потому что меня никто не поддержит, либо оставить как есть, ничего не трогая. Если изменю хоть что-то, начнется жуткая цепная реакция.

— А если бы мог, с чего бы начал менять свою жизнь? — тянешь меня к себе, и я перебираюсь ближе, усаживаясь меж твоих бедер и опираясь спиной на твою грудь. Обнимаешь одной рукой. Темное и сладкое вино вместе с твоим теплом разжижают мысли, расслабляют и мне становится спокойнее.

— Не знаю, огонек. Это действительно сложный вопрос для меня. Но… — замолкаешь.

— Что «но»? — подталкиваю к продолжению мысли и поворачиваю к тебе голову.

— Наверное, ты уже изменил ее… В какой-то мере. Просто тем, что ты в ней есть.

— Тебя это пугает?

Делаешь глоток из бокала. Секунду молчишь.

— Иногда, — серьезно.

Хмыкаю и отворачиваюсь. Ты хотя бы честен.

— Потому что это слишком мне нравится, — утыкаешься носом в мои волосы. — Как ничто другое в моей жизни. И потому что я абсолютно не могу этому сопротивляться. И не хочу. Ты моя единственная слабость и вольность, которую я смог позволить себе в жизни.

Именно поэтому ты здесь. Ненадолго замолкаем. Я слышу глухие удары твоего сердца, чувствую твое дыхание в волосах и ощущаю прикосновения твоих длинных тонких прохладных пальцев на своей коже. Из динамиков негромко звучит все тот же лаунж. Ты не просишь выключить. Тебе тоже нравится эта музыка. И в какое-то мгновение понимаю, чего бы я хотел на самом деле. Чтобы тебе не нужно было улетать через пару дней, чтобы я мог все также молчать с тобой, слушать музыку и знать, что время не против нас и впереди еще есть каждый вечер для таких разговоров. А после этого со всей отчетливостью понимаю смысл твоих слов об «опасных мечтах». Мечтать о чем-то, что ты никогда не сможешь себе позволить — весьма опасное и болезненное занятие. Ты прав. Пока ты здесь, я живу настоящим. Это все, что у меня есть. Чуть больше суток. С тобой.

Через несколько минут ты начинаешь расспрашивать меня о моей жизни, о семье, о том, что я люблю. Рассказываю, что недавно признался им, что я гей и улавливаю восхищение в твоих глазах. Ты бы не смог этого сделать. Я знаю. И если уж мои родители восприняли это с определенной долей разочарования во мне, то для твоих это, вероятно, стало бы смертельным потрясением. И вдруг я, кажется, начинаю понимать еще одну вещь. Если мои родители не знали только этого, то твои о тебе не знают вообще ничего. Не знают, какой ты на самом деле. И речь не только о том, что тебе нравятся мужчины. Для них ты такой, каким они хотят тебя видеть. Идеальный. Во всем. Но они понятия не имеют, что их сын на самом деле любит или чем бы хотел в жизни заниматься. Они любят свои оправданные тобой планы и надежды, но не тебя. Во всяком случае, не так, как обычно должны любить своего ребенка родители в моем представлении. И ты это понимаешь. Но ничего не можешь изменить. В силу множества обстоятельств. А я твоя кратковременная иллюзия свободы.

Разговариваем обо всем подряд, перескакивая с темы на тему, пока не заканчивается бутылка хереса, а стрелки на настенных часах не доползают до трех ночи. Наши прикосновения становятся более откровенными и провоцирующими. Поцелуи более требовательными и жадными. Слова и мысли отступают перед желанием друг друга. Время двигается только вперед и нам многое нужно успеть.

Просыпаюсь утром от приглушенных испанских ругательств. Шарю рукой по дивану рядом, но тебя нет. Ругательства раздаются откуда-то из ванной. На секунду затихают. Пару мгновений тишины и вновь повторяются. Не могу понять, в чем дело. Поднимаясь с кровати, натягиваю шорты и шлепаю к тебе.

— Что случилось? — сонно замираю на пороге ванной, зевая и прикрывая рот рукой.

Ты стоишь напротив зеркала. Уже после душа. На тебе только полотенце. Оборачиваешься и улыбаешься.

— Доброе утро. В каком смысле?

— Мне послышалось или ты перебрал все известные тебе ругательства?

— Просто линзы одевал, — морщишься.

Теперь понятна небольшая пауза. Очевидно, между первой и второй.

— И всегда так? — улыбаюсь, подходя ближе.

— Ненавижу их.

— Зачем носишь?

— Не знаю, — совершенно искренне и бархатисто смеешься.

— Мог не одевать.

— Мне нужно побриться, — целуешь, а затем в подтверждение своих слов трешься подбородком о кожу на моем плече, и она начинает саднить. По-мазохистски приятное ощущение. Вновь поворачиваешься к зеркалу и с тяжелым вздохом наносишь гель для бритья на лицо. Замечаешь в отражении зеркала мое выражение лица и улыбаешься.

— А еще ненавижу бриться, — признаешься.

Провожу пальцами по коже твоей спины над линией полотенца и целую в плечо. Ты сейчас такой… мой. Просто чувствую это.

— Почему? — с трудом отрываю взгляд от того места, где заканчивается спина и начинается полотенце.

— Надоедающе долгий и раздражающе медленный процесс, — отставляешь баночку с гелем на стеклянную полочку. — А еще обязательно порежусь.

Всего секунду думаю, а затем тянусь за твоей бритвой и поворачиваю тебя к себе лицом.

— Давай я, — предлагаю.

Ты вопросительно приподнимаешь бровь, но не возражаешь. Подставляю лезвия безопасной бритвы под струю горячей воды из крана и, стряхнув над раковиной, подношу ее к твоему лицу. Не спеша провожу станком от скулы к линии подбородка, сверху вниз, не сильно надавливая. Споласкиваю его и повторяю плавное движение. Еще раз. Замечаю, что ты, затаив дыхание, внимательно за мной наблюдаешь сквозь свои угольные, очерчивающие глаза по контуру, будто черным карандашом, ресницы.

— Что? — улыбаюсь, вновь споласкивая станок