Сон №9 - Дэвид Митчелл

20 октября 1944 г.

Ясный день, дует свежий бриз. Удача рождает удачу. Когда во время ужина комендант Удзина через громкоговорители читал вечерние новости, мы узнали об исключительных успехах камикадзе, которые вчера вылетели на Филиппины. Потоплено пять американских авианосцев и шесть эсминцев! Одним ударом! Наверняка даже американские дикари поймут, как безнадежно их намерение оккупировать наши острова. Лейтенант Камибэппу встал на скамью и провозгласил тост за души отважных летчиков, которые отдали свою жизнь за нашего возлюбленного императора Хирохито. Редко я слышал такие трогательные слова.

– Что тверже – чистый дух или металл? Дух согнет металл и изрешетит его. Металл же для чистого духа – не больше чем ножницы для струйки дыма!

Признаюсь, что представил себе день, когда похожие тосты будут произносить за наши души.

28 октября 1944 г.

Идет мелкий дождь. Сегодня привели в боевую готовность новые кайтэн для «1-333». Управлять ими легче, чем тренировочными. После затянувшейся проверки я под дождем побежал в казарму и на краю спортивной площадки чуть не столкнулся с Кусакабэ, который стоял, прислонившись к стене склада, и пристально разглядывал что-то на земле. Я спросил, что так завладело его вниманием. Кусакабэ показал на лужу и тихо сказал:

– Круги рождаются, пока еще живы круги, рожденные секунду назад. Круги живут, когда круги, рожденные секунду назад, умирают. Круги умирают, когда рождаются новые круги.

Это его точные слова. Я сказал, что ему нужно было родиться странствующим поэтом-проповедником. Он ответил, что, может, и был им когда-то. Какое-то время мы вместе смотрели на лужи.

2 ноября 1944 г.

Жара 1944-го на исходе. Я только что вернулся из своей последней поездки в Нагасаки. Ты разделил мои воспоминания о ней, поэтому мне не нужно писать о них здесь. Я до сих пор чувствую вкус Матушкиного ёкана[113]и тыквенной тэмпуры, что приготовила Яэко. Поездка на поезде отняла много времени, потому что двигатель постоянно ломался. Вагон для военных был занят группой высокопоставленных офицеров, и я ехал в вагоне, полном беженцев из Маньчжоу-Го. Их рассказы о жестокости Советов и о вероломстве слуг-китайцев были ужасны. Как я рад, что отец так и не согласился стать колонистом, хотя ему предлагали это все последние двадцать лет. Девушка, по возрасту младше тебя, ехала в Токио совсем одна, чтобы отыскать свою тетю. Она впервые попала в Японию. У нее на шее висела маленькая погребальная урна с прахом ее отца, который погиб в Мукдене, матери, которая погибла в Карафуто, и сестры, которая погибла в Сасэбо. Она боялась уснуть и пропустить Токио – она думала, что он такой же маленький, как и ее приграничный городок. Она верила, что найдет свою тетю, расспрашивая прохожих. В Токуяме я отдал ей половину своих денег, завернув в платок, и вышел прежде, чем она успела отказаться. Я боюсь за нее. Я боюсь за всех.

* * *

– Големы,– объясняю я, лежа голышом после душа в полночной темноте своей капсулы с Аи на другом конце провода,– совсем не похожи на зомби. Конечно, и те и другие не совсем мертвецы, но големов лепят на кладбище из могильной грязи по образу и подобию человека, похороненного внизу, а потом чертят у них на груди его руну. Голема можно убить, только стерев эту руну. Зомби же легко обезглавить или поджечь из огнемета. Их собирают из частей тел, которые обычно крадут в морге, или просто оживляют полуразложившиеся трупы.

– Что, некрофилия – обязательный предмет в школах Кюсю?

– Сейчас я работаю в видеопрокате. Мне положено знать такие вещи.

– Смени тему.

– Ладно. О чем поговорим?

– Я первая попросила.

– Ну, мне всегда было интересно понять, в чем смысл жизни.

– В том, чтобы есть мороженое с австралийским орехом и слушать Дебюсси.

– Отвечай серьезно.

– Аи хмыкает.

– Ты совершенно неправильно задал вопрос.

– Я представляю, что она лежит рядом со мной.

– Как же я должен был спросить?

– Ты должен был спросить: «В чем смысл твоей жизни?» Вот, например, «Хорошо темперированный клавир» Баха. Для меня это гармония на клеточном уровне. Для моего отца – сломанная швейная машина. Для Баха – деньги, чтобы заплатить свечных дел мастеру. Кто прав? Если по отдельности, то мы все. Если в целом, то никто. Ты все еще думаешь о своем двоюродном дедушке и его кайтэн?

– Да, наверное. Его смысл жизни кажется бесспорным и несокрушимым, как скала.

– Для него – да. Пожертвовать своей жизнью ради тщеславия военной клики – не то, что я назвала бы «бесспорным», но твой двоюродный дед тоже не счел бы стоящим делом научиться играть на фортепьяно так, как я,– в меру отпущенного моему мозгу, моим нервам и мышцам.

Тут входит Кошка.

– Может быть, смысл жизни в том, чтобы искать его?

Кошка лакает воду в томящемся жаждой свете луны.

* * *

– Здесь так просторно! – орет Бунтаро в телефонную трубку ветреным утром.– Что делать со всем этим простором? Почему я никогда сюда раньше не приезжал? Перелет занял меньше времени, чем визит к дантисту. Знаешь, когда я в последний раз уезжал из Токио в отпуск?

– Нет,– подавляю зевок.

– Я тоже, парень. Я приехал в Токио в двадцать два года. Я работал в компании, которая делала трансформаторы, и меня послали учиться. Я вышел из поезда на токийском вокзале и только через двадцать минут нашел выход. И хоть бы раз я пожалел, что прожил жизнь в этой чертовой дыре! Я думаю. Двадцать лет прошло, пора оглянуться назад. Остерегайся отпусков в раю, парень. Здесь слишком много думаешь о том, чего не сделал.

– Кто-нибудь еще в этом раю встает в такую рань?

– Моя жена встала раньше меня. Гуляет по пляжу под пальмами. Почему океан такой… ну, знаешь… синий? С нашего балкона слышно, как о берег бьются волны. Моя жена нашла на берегу морскую звезду. Настоящую, живую морскую звезду.

– Этот океан твой. Ты имеешь сказать, э-э, что-нибудь конкретное?

– Да. Я решил, что нужно разобраться с твоими трудностями.

– Какие, э-э, трудности ты имеешь в виду?

– Насчет салона.

– «Падающей звезды»? С ней нет никаких трудностей.

– Никаких?

– Ни единой.

– О…

– Возвращайтесь в свой рай, Бунтаро.

Пытаюсь снова заснуть – мы с Аи говорили до начала четвертого утра,– но мозг набирает обороты. «Фудзифильм» показывает 07:45. Кошка лакает воду и отправляется по своим делам. Утро вставляет вилку в розетку. Какое-то время я машинально наигрываю блюз, выкуриваю три последние «Лаки страйк», ем йогурт – выудив из него ложкой кусочек плесени – и слушаю «Milk and Honey»[114]. На Андзю маленьким воздушным змеем ложится солнечный свет.