Тайное становится явным - Марин Монтгомери

– Э-э, нет, но спасибо. Я пойду поработаю наверху.

– Хорошо. Я сделаю побольше на случай, если вы все-таки передумаете.

Элли широко мне улыбается, но вместо того, чтобы улыбнуться ей в ответ, я просто захлопываю дверь прямо у нее перед носом.

Элли

Шарлотта уходит работать, так что я устраиваюсь в гостиной на диване. По телевизору показывают кулинарное шоу – я попала на какое-то соревнование, где участникам нужно обязательно использовать определенные ингредиенты в каждом из трех блюд. Я хихикаю, когда начинающим поварам выдают сосновые хвоинки-иголочки и велят приготовить из них десерт. Меня вдруг отвлекает неожиданный громкий звук. Сначала я решаю, что это звонят в дверь, но потом понимаю, что, кажется, это телефон Шарлотты.

Я прислушиваюсь к разговору. Подробностей не слышу, но могу различить, как голос у нее становится выше – только вот не знаю, злится она или просто удивлена. Говорит она все более взволнованно и все более высоким голосом, словно вот-вот перейдет на ультразвук. Я взволнованно задираю голову, разглядывая второй этаж. Именно оттуда и доносится разговор – видимо, Шарлотта ушла в кабинет или во вторую спальню.

Я уже собираюсь встать и проверить, что происходит, как слышу грохот захлопывающейся двери. Мгновением позже разносится торопливый звук шагов, и Шарлотта слетает вниз по лестнице, ловко избегая скользкого коврика, лежащего у нижних ступенек.

– Твою мать, твою мать, твою…

Из ее рта ругательства звучат до странности непривычно. Я выключаю звук телевизора.

– Что случилось?

– Я записала в ежедневник, что завтра должна выступить на собрании. Но на самом деле оно сегодня!

Она влезает в бежевое пальто и устремляется на кухню.

– Спасибо за ужин. Не возражаешь, если я возьму салат с собой?

Она широко улыбается – разительное отличие от ее поведения сегодня с утра. Затем она поспешно направляется к двери, но притормаживает, окидывает взглядом второй этаж и, наконец, переводит глаза на меня.

– Ничего, что ты останешься тут одна? – спрашивает она. Лицо у нее такое, словно она чего-то боится.

– Конечно, – киваю я. – Просто посмотрю телевизор и потом займусь домашней работой.

Шарлотта порывисто наклоняется, чтобы схватить сумочку и туфли. Выпрямившись, она назидательно грозит мне пальцем:

– И не открывай никому дверь.

Шарлотта скрывается в гараже. Вскоре я слышу рев запущенного мотора и визг шин по асфальту.

Не знаю, как она относится к тому, чтобы есть в гостиной, так что я решаю съесть салат на кухне. Просто сажусь в уголок, отпиваю глоток воды и принимаюсь размышлять о той странной женщине, что заявилась в дом Шарлотты вчера вечером.

Стоит ли мне рассказать о ней? Я ведь даже имени ее не знаю. Как и того, замышляет ли она что-то недоброе или в целом безобидна.

Что-то тут упорно не сходится, мне не дает покоя еще и эта цепочка, которую она с собой принесла. Тот, кто ограбил Шарлотту, взял ее ценности и кошелек, а значит, легко может найти ее адрес. Не знаю, замешаны ли в этом Джастин или мой отец. Никто из них не сознался, а значит… А вдруг эта женщина хотела изучить место получше и вернуться сюда сегодня ночью – только в этот раз уже не одна?

И в дом впустила ее я.

И женщина эта вела себя крайне подозрительно и задавала слишком уж много вопросов. Словно она запоминала план дома и пыталась прикинуть, что тут стоит украсть. Меня передергивает. Что, если она вернется сегодня, пока я в доме одна?

Беспокойство не дает сидеть мне на месте. Я встаю, споласкиваю посуду и загружаю ее в посудомоечную машину.

Шарлотта никогда не догадается проверить декоративную вазочку, но точно будет проверять мою комнату. В гостиной хранить цепочку безопаснее.

Я беру ее в руки. Я видела, как Шарлотта снимала ключ с цепочки, чтобы отпереть дверь подвала в ту ночь, когда бушевал ураган. Я ощупываю металлический ключик и думаю, что я либо живу в одном доме с хладнокровной убийцей, либо просто-напросто разрушаю жизнь Шарлотты, вмешиваясь и ломая все, над чем она так упорно работала.

Но Шарлотта никогда раньше не уходила из дома без меня, и кто знает, когда мне еще раз выпадет такой шанс. Я задираю голову, осматривая высокие потолки, взглядом выискиваю скрытые камеры – ну или еще какой-нибудь признак того, что Шарлотта может за мной наблюдать. Учитывая ее паранойю, я не удивлюсь, если камеры у нее и правда есть. Она определенно принадлежит к тому типу людей, у которых дом набит высокотехнологичным шпионским оборудованием.

Но я не вижу ни отсветов линз, ни мигающих огоньков.

Сначала я проверяю, точно ли заперта дверь: на случай, если та странная женщина снова вернется. Затем делаю глубокий вдох. Я точно хочу так рисковать попасться? Если Шарлотта узнает, она может выкинуть что угодно. А если мой отец говорил правду, она способна на действительно опасные вещи.

Я смотрю на свой живот и понимаю, что другого выхода нет.

– Я должна сделать это. Ради тебя, – говорю я.

Приняв решение, я осторожно крадусь к подвалу. Быть тихой, конечно, совсем не обязательно – в доме я одна, но мне кажется, это вполне соответствует ситуации.

Дверь отперта. Я вглядываюсь в темноту, чувствуя, как меня захлестывает ужас. И пытаюсь убедить себя, что если Шарлотте нечего скрывать, то я и не найду ничего подозрительного. Но мне же нужно что-то делать, чтобы доказать невиновность своего отца.

А если он невиновен, почему это никогда не было доказано? Он просто продолжает давать мне пустые обещания – как и всегда.

Я напоминаю себе, что он уже десять лет как в тюрьме, и вытесняю все сомнения в дальний угол собственного разума. Затем щелкаю выключателем, загорается свет. Я осторожно принимаюсь спускаться по неровным деревянным ступенькам. Такое ощущение, что этот подвал никто не трогал с того времени, как его здесь построили. И выглядит он совершенно не так, как остальной дом. Там, за этой дверью, дом теплый и уютный, с любовью обставленный милыми безделушками. Здесь же полно места, но выглядит оно нетронутым, в нем совершенно нет отделки – просто одна гигантская комната. Воздух сырой, освещение тусклое. Отличное место, чтобы проводить похороны.

Я дохожу до конца лестницы. Внизу холодно и пахнет плесенью. В остальной части дома все лежит по своим местам, но здесь творится полный бардак – исключение составляют только несколько коробок. Они тоже лежат где попало, но, по крайней мере, подписаны черным маркером. Надписи самые разные – «Пасха», «День Благодарения», «Мама», «Папа». Коробки заклеены скотчем и не вызывают у меня никакого интереса. Ни одна из них не подписана именем моего отца – или что-нибудь в таком духе, что могло бы оказаться полезным.

На нескольких коробках значится имя Ноя. Из одной такой торчит не влезшая до конца одежда.