Земля имеет форму чемодана - Владимир Орлов

— Мне было пять лет, а может и три, когда бабка отволокла меня в бассейн в перспективную секцию. И дальше двадцать лет были годами мучений. Ноги отбиты о дны бассейнов. Но в первую сборную, к олимпийским медалям и ко всяким благам, так и не попала.

— Так ты синхронщица? — спросил Куропёлкин.

— Синхронистка! — громко сказала новообретённая… кто? Пока неизвестно кто… Пусть будет Людмила Афанасьевна Мезенцева.

— Всё равно до выяснения ситуации с твоим нанимателем Селивановым, — сказал Куропёлкин, — ты остаёшься для меня Баборыбой с неизбежностью исполнения сожительских отношений.

— Ну, это уж шиш! — заявила синхронистка, по ошибке судьбы — Мезенцева.

— Но тебе за твою игру и труды явно деньги заплачены, — сказал Куропёлкин, — вот и придётся отрабатывать их.

— Не твоё холопское дело! — сказала добытая для Куропёлкина эротик-дива.

— Интересно узнать, — сказал Куропёлкин, — ради чего ты продалась, согласившись изображать Баборыбу?

— Никакого желания открывать свои житейские проблемы не имею, — сказала Людмила Афанасьевна. — Кстати, «тыкать» друг другу нам не стоит. Фактически мы с вами не знакомы.

— Если не считать нескольких часов близости с притворствами вашего тела… Хорошо, Людмила Афанасьевна, будем с вами на «вы». Хотя могу предположить, что вы сегодня же возвратитесь в Большую жизнь.

Мезенцева промолчала.

— Меня не отпустят, — сказала она.

Потом добавила:

— Прошу вас, Евгений Макарович, не сообщайте сейчас же Селиванову о моей выходке. Позвольте ещё несколько дней побыть вашей Баборыбой.

Куропёлкин позволил.

Смотреть на бывшую Лосю ему было противно.

Впрочем, а чем он был лучше её?

Ничем.

Он сразу же принялся искать оправдания не попавшей в олимпийскую сборную синхронистке. Что такое профессиональный спорт, имел представление. Он исключительно по глупости оказался подсобным рабочим в хозяйстве госпожи Звонковой. А у Милы Мезенцевой наверняка имелись серьёзнейшие причины ввязаться в авантюру с преображением в Баборыбу. Для него, Куропёлкина, Баборыба была блажью. А вот для Мезенцевой всё могло кончиться и прыжком в пропасть…

Позволить-то Куропёлкин позволил побыть ешё Баборыбой, но сказал, что ему необходимо переварить открытие у себя в избушке. Баборыбе же посоветовал на случай проверочного прихода Селиванова снова встречать того в полусонном и утомлённо-обесточенном состоянии.

И удалился в избушку.

И было что там обдумать и переварить.

Сразу же пришли на ум порученец и менеджер Анатоль и профессор-рыбовед Удочкин.

Ну ладно, Анатоль. Сразу было видно, что прохиндей. Но романтический-то профессор Удочкин, радостно пообещавший написать монографию о Баборыбе! Он-то кто? Неужели его смогли убедить в том, что неведомая Баборыба отловлена в северных реках и что её отлов, отлов доброго и доверчивого существа, мог быть более вероятным и удачным, нежели поимка свирепого снежного человека и кровопийцы в украинских курятниках — чупакабры.

Вряд ли. Не идиот же он. Хотя и фантазёр.

Ладно, решил Куропёлкин, вынесем за скобки менеджера Анатоля и профессора Удочкина. Пока.

Главное, что к нему отнеслись удивительно серьёзно и не то чтобы искательно, но с явным старанием ублажать его капризы. Выполнение его требований, вываленных в кураже на бумагу Книги жалоб и предложений, по неосознанной даже им самим прихоти, так вот выполнение их ретиво, с какой-то даже унизительной поспешностью тревожило, а то и пугало Куропёлкина. А ведь в результатах этих требованиях у Куропёлкина, пожалуй, и не было особой нужды, как и в отлове и доставке придуманной им Баборыбы. Похоже, захотел бы он для развлечений иметь при себе, скажем, Кинг-Конга или для философических собеседований говорящего панамского ленивца, ему приволокли бы и Кинг-Конга, и ленивца с пальмовой ветки. Стало быть, какие-то важные ведомства были заинтересованы в использовании его личности. Ради его шальных и безответственно-необязательных требований были отпущены средства, и не малые, например, на Шалаш и Аквариум с подземными коммуникациями.

И ведь подобрали, прикупили и всучили ему синхронистку Милу Мезенцеву, раньше Куропёлкин даже не обращал внимания на следы прищепок на её переносице, теперь заметил их.

Значит, слова Селиванова о предстоящем и неизбежном подвиге, новом, были обеспечены золотом необходимости государства и основательных сил.

Радовать это Куропёлкина никак не могло. К исследованиям его личности он относился, конечно, легкомысленно. Как и к разговорам с руководителем диспансеризации Селивановым, то есть думал, что, если и случится ему осуществлять новый подвиг, то это — лет через двадцать, а то и позже, подберут иных умельцев, помоложе, и он, авось, тогда и вовсе не потребуется. Другие найдутся бойцы и другие технологии. Но из-за стараний заинтересованной стороны (Баборыба, Шалаш, Аквариум) выходило, что ни о каких двадцати годах приручения его речь не идёт. Компетентные люди спешили, и надо бежать.

Надо не раздумывать. А надо бежать!

Куда бежать и где прятаться?

И от кого прятаться? От Селиванова и его структуры не спрячешься. Пожалуй, какой-то ущерб следовало бы учинить своему организму, чтобы пробиться в инвалиды. Но и калечить себя не было желания.

А от одной особы, понял вдруг Куропёлкин, стыдно было бы сбегать и прятаться. И наверняка вдалеке от неё он мог бы и заскучать. Однако она-то вряд ли бы заскучала вдалеке от него и принялась бы его разыскивать.

Эта особа была иной, нежели он, породы.

И снова Куропёлкин отменил экстренную степень готовности к побегу.

И посчитал, чтобы не вызывать (у Селиванова, например) необоснованных подозрений, надо появляться в Шалаше и ворковать с Баборыбой. То есть она вроде бы научилась производить звуковые эффекты, мол, он всё же продолжал быть Пигмалионом и возбудил в ней проявление новых свойств организма.

Посчитать-то посчитал, но снова ощутил, что подсунутая барышня ему противна.

И почему-то с тоской вспомнил о месяцах служения артистом в ночном клубе «Прапорщики в грибных местах».

Лося, Мила, Баборыба, к удивлению Куропёлкина, ему обрадовалась и отменила свою резолюцию «Ну уж шиш!» на прозвучавшее три дня назад утверждение Куропёлкина об обязательности продолжения их совместного проживания.

Для Селиванова ли (напоказ), для себя ли она это делала, Куропёлкина не волновало.