Семь мужей Эвелин Хьюго - Тейлор Дженкинс Рейд

– Знаю, – ответила она. – И всегда знала.

После смерти ее отца я взяла для себя за правило никогда ей не лгать. У нас были абсолютно доверительные отношения. Она знала, что любима, знала, что изменила мою жизнь, что изменила весь мир.

Она прожила еще полтора года.

И когда ее опустили в землю рядом с ее отцом, я рыдала так, как не рыдала никогда прежде.

Опустошающая роскошь паники настигла меня.

И она не ушла.

63

Вот и конец моей истории. Потеряв всех, кого когда-либо любила, я живу в большой, красивой квартире в Верхнем Ист-Сайде, вспоминая тех, кто что-либо значил для меня.

Когда будешь завершать, Моник, дай ясно понять, что я не люблю эту квартиру, что мне плевать на все мои деньги, что мне глубоко безразлично, считают ли меня легендой, что обожание миллионов никогда не согревало мою постель.

Когда будешь завершать, Моник, скажи всем, что я грущу по людям. Скажи всем, что в большинстве случаев я делала неверный выбор.

В финале, Моник, сделай так, чтобы читатель понял: на самом деле я искала семью. Сделай так, чтобы все знали: я нашла ее. И что без нее мое сердце разбито.

Если понадобится, напиши это по слогам.

Скажи, что Эвелин Хьюго наплевать, будут люди помнить ее имя или нет. Эвелин Хьюго наплевать, будут ли они вообще помнить, что такая женщина жила среди них.

А еще лучше, скажи им, что Эвелин Хьюго никогда и не существовало на самом деле. Что это я придумала ее для них. Придумала, чтобы они любили меня. Скажи им, что я очень долго не могла понять, что же такое любовь. Скажи им, что теперь я поняла это и больше в их любви не нуждаюсь.

Скажи им: «Эвелин Хьюго просто хочет вернуться домой – к своей дочери, к своей любимой, к своему лучшему другу и к своей матери».

Скажи им, что Эвелин Хьюго прощается.

64

– Что вы хотите сказать этим «прощается»? Не нужно никакого прощания, Эвелин.

Она смотрит мне прямо в глаза и оставляет мои слова без внимания.

– Когда ты сложишь воедино все повествование, сделай так, чтобы все поняли: что бы я ни сделала ради защиты моей семьи, я бы снова сделала все то же. И сделала бы даже больше, зашла бы дальше, если бы думала, что это может спасти их.

– Полагаю, большинство людей чувствуют то же самое. В отношении собственной жизни и жизни дорогих им людей.

Эвелин, похоже, разочарована моим ответом. Она встает и проходит к письменному столу. Достает из ящика лист бумаги.

Он старый. Смятый и сложенный вдвое, с желтовато-красными пятнышками у самого края.

– Это написал тот мужчина, который был в машине с Гарри, – говорит Эвелин. – Тот, которого я оставила там.

Из всех ее поступков этот, конечно же, самый вопиющий. Но я не уверена, что не сделала бы то же самое ради дорогого мне человека. Не говорю, что сделала бы, – просто не уверена, вот и все.

– Гарри влюбился в чернокожего мужчину. Его звали Джеймс Грант. Он умер двадцать шестого февраля тысяча девятьсот восемьдесят девятого года.

65

А теперь немного о ярости.

Она зарождается у тебя в груди.

Она начинается как страх.

Страх быстро переходит в отрицание. Нет, это, должно быть, ошибка. Нет, этого просто не может быть.

А затем тебя оглушает правда. Да, она права. Да, это возможно.

Потому что ты понимаешь: да, это так.

И тогда перед тобой встает выбор: печалиться или злиться?

И, наконец, тонкая линия между двумя этими вариантами подводит тебя к ответу на один-единственный вопрос: ты можешь назвать виновного?

В потере отца – а он умер, когда мне было семь лет – я всегда винила одного-единственного человека. Его самого, моего отца. Мой отец сел за руль пьяным. Никогда раньше ничего подобного он не делал. Это было совершенно не в его характере. Но это случилось. И я могла либо возненавидеть его за это, либо попытаться понять. Твой отец вел машину в состоянии алкогольного опьянения и не справился с управлением.

Но такое… Узнать, что мой отец не садился за руль пьяным, что его бросила мертвого на обочине дороги эта женщина, что она фальсифицировала обстоятельства его смерти, бросила тень на память о нем. И ведь я выросла, веря, что именно он был виновен в том несчастном случае, он один. Вина Эвелин несомненна, и мне нужно только сформулировать обвинение и предъявить его ей.

Она же сидит напротив, всем своим видом показывая, что сожалеет, но не раскаивается и готова принять упрек. Признать вину.

Эта вина словно кремень для моих долгих лет страданий и боли. Искра и взрыв ярости.

Я вспыхиваю. Слезы брызжут из глаз. Пальцы сжимаются в кулаки, и я отступаю назад, потому что боюсь того, что могу сделать.

А затем – потому что отступление воспринимается как слишком большое великодушие – подступаю к ней, вдавливаю ее в диван и говорю:

– Я рада, что у вас никого не осталось. Рада, что не осталось никого, кто вас любит.

Я отпускаю ее, удивляясь самой себе. Она выпрямляется. Пристально смотрит на меня.

– Думаете, отдав мне вашу историю, вы загладили свою вину? – спрашиваю я. – Все это время вы вынуждали меня сидеть здесь, слушать рассказ о вашей жизни, чтобы в конце признаться, а теперь считаете, что ваша биография покроет все?

– Нет, – говорит она. – Думаю, ты знаешь меня уже достаточно хорошо, чтобы понять: я не настолько наивна, чтобы верить в отпущение грехов.

– Но тогда зачем?

Эвелин протягивает мне листок.

– Я нашла это в кармане брюк Гарри. В ту ночь, когда он умер. Полагаю, прочитав это, он и ушел в запой. Это письмо от твоего отца.

– Ну так что?

– Мне стало намного легче, когда моя дочь узнала обо мне всю правду. Мне стало намного легче, когда я узнала, какая она на самом деле. Я хотела… Думаю, я – единственная, кто может дать тебе покой и облегчение. Я хочу, чтобы ты знала, каким он был на самом деле.

– Я знаю, каким он был, – говорю я, хотя и понимаю, что это не совсем так.

– Я решила, что ты захочешь узнать о нем все. Возьми письмо, Моник. Прочти его. Если не захочешь оставить, то можешь просто выбросить, но я всегда планировала отправить его тебе. Всегда думала, что ты должна знать.

Я буквально вырываю у нее письмо, словно она не заслуживает обычной вежливости. Сажусь на диван. Разворачиваю листок. На верхней его части бурые пятна – это могут быть только капли крови. Интересно, думаю я, чья это кровь – моего отца? Или же Гарри? Стараюсь не думать об этом.

Прежде чем прочесть хотя бы строчку, поднимаю глаза.