Весь мир театр - Борис Акунин

Пошла десятая минута двенадцатого. Постановщик апокалипсисасидел с блаженной улыбкой на устах, держа одну руку на кнопке. Вторая сжималапистолет.

– Как хорошо, какое счастье, – всё повторял сумасшедший. – Ивы со мной! Еще немножко, всего полторы минутки…

Они сидели рядом на циновках, по-японски.

Ной Ноевич молча разевал рот. В последние мгновения жизнивечная говорливость его оставила.

«Злодей» со «злодейкой» рыдали, обняв друг друга.

Бедняжка Дурова безвольно съежилась, похожая на брошеннуютряпичную куклу.

Разумовский пытался взять Василису Прокофьевну за руку и,кажется, просил прощения, но Регинина отталкивала его – не прощала.

Клубникина пробовала кокетливо улыбаться:

– Жорж, ведь вы пошутили? Никаких бомб нет? Вы хотите наспросто напугать?

Бедная субретка! Женщины этого склада так полны жизни, чтопросто не способны вообразить собственную смерть.

Приподнялся Ловчилин. Его подвижная физиономия плаксивосморщилась.

– Жорж, отпусти меня! Я никогда не метил в первачи. Если тыдевятка, я максимум шестерка!

– Шалишь, – ответил Девяткин. – Без ловчил мир неполный.Сиди!

Элизу поразило, что за минуту до конца молился один ВасяПростаков. Он закрыл глаза, сложил руки и шевелил губами.

– Нехоросё, – сказал вдруг Маса. Он зажимал рану красным открови платком. – Есри умирачь, надо курасиво. А у вас два нуря.

– Какие два нуля? – нахмурился Девяткин.

– Секунды. Надо сьтоб тозе одзинацачь.

Жорж посмотрел на электрические часы.

– Тогда не получится одиннадцать единиц, – возразил он. –Хотя, конечно, два нуля – это не очень, согласен.

– Будзет тринацачь единиц. Это есё ручше. Самое курасивоечисро. А торинацачь прюс девятка это двацать два. Два радза по одзинацать – вдва радза ручше!

– А ведь верно! – Жорж просветлел. – Японцы знают толк вкрасоте! Одиннадцать секунд ничего не меняют. Сейчас переставлю хронометр!

«Вот и у меня есть время помолиться, – подумала Элиза. –Господи, иже еси на небеси…»

Она возвела очи вверх. Увидеть небо, конечно, нерассчитывала. Наверху чуть покачивалась бархатная радуга, темнели колосники,чернел трап галерки со свисающими тросами. На что еще смотреть актрисе, готовящейсяпроститься с жизнью?

Боже, что это?

По одному из канатов, с помощью которых на штанкетахкрепятся декорации, прямо над головой у Девяткина и Элизы, быстро перебираяруками, скользил Фандорин. За две минуты он успел взбежать на трап, пробратьсяв самый центр и начать спуск. Но зачем? Он мог бы сейчас находиться вбезопасности, а вместо этого погибнет со всеми! За оставшиеся секундыспуститься все равно не успеет. Да если и успел бы – Девяткин просто нажмет накнопку, он ведь начеку!

Молитва так и осталась непроизнесенной.

Бенефициант снял палец с кнопки и стал подкручивать колесикоциферблата, проставляя в секундном окошечке число 11. Сдвинул какой-то рычажок,очевидно, меняя время детонации. В тот же миг Фандорин прыгнул с высоты внесколько саженей и упал прямо на Девяткина. Что-то хрустнуло, Элизу отшвырнулов сторону, а когда она приподнялась, рядом лежали два неподвижных тела, одноповерх другого. В среднем окошечке выскочили две единицы, но секунды ещепомигивали.

11:11:01, 11:11:02, 11:11:03, 11:11:04…

На сцену с гортанным клекотом взлетел Газонов. Его качнуло.Не устоял на ногах, упал.

– Пуровода! – кричал он. – Эриза-сан, пуровода!

– Что? – растерянно переспросила она, зачарованно наблюдаяза мельканием цифр.

11:11:05, 11:11:06, 11:11:07…

Ползя по-крабьи, японец перевалился через порог домикагейши, перекатился по соломенным циновкам и со всех сил рванул на себяшкатулку. Лопнули провода, погасло табло, с потолка над залом почему-топосыпались искры.

– Фусё, – сказал Газонов, лег на спину и зажмурил глаза. Унего, должно быть, кружилась голова. – Курасивая смерчь подозьдет. Сначаракурасивая дзизнь.

«Взрыва не будет. Мы спасены», – подумала Элиза. Иразрыдалась. Что толку, если он, он разбился?! Лучше бы они погибли вместе,окутанные грохотом и пламенем!

– Эраст Петрович… Он спас всех нас и погиб, погиб… –простонала она.

Маса открыл глаза, сел. Посмотрел на лежащего ничкомгосподина. Обиженно возразил:

– Фусех супас я. Господзин мне помогар. Он сказар торько:«Маса, дзюитибё!», «Маса, одзинацачь секунд!» и убезяр. А я ромай горову, сьтоон хотер. Горова и так сромана, борит. Думачь црудно. Но я поняр!

– Какая разница, кто всех спас… Он разбился! Он упал с такойвысоты!

На коленях она переползла к любимому, припала к его спине,заплакала.

Газонов тронул ее за плечо.

– Пусчиче падзяруста, Эриза-сан.

Мягко отодвинул Элизу. Немного пощупал лежащего,удовлетворенно кивнул. Перевернул Фандорина на спину. Лицо у Эраста Петровичабыло бледное, неподвижное, невыносимо прекрасное. Элиза укусила себя за кисть,чтоб не завыть от горя.

А японец обошелся с павшим героем непочтительно. Сжал емупальцем шею, нагнулся и стал дуть в нос.

Длинные ресницы Фандорина затрепетали, распахнулись. Синиеглаза воззрились на Масу – сначала равнодушно, потом с изумлением. ЭрастПетрович оттолкнул от себя японца.

– Что ты себе п-позволяешь?! – вскричал он и стал озираться.

Произошло чудо! Он жив, жив!

Газонов сказал что-то, укоризненно качая головой. ЛицоФандорина стало смущенным.

– Маса говорит, что я совсем разучился прыгать с высоты.Давно не т-тренировался. Он прав. Кости целы, но от удара потерял сознание.Стыдно. Ну-ка, а что наш художник Зла?

Вдвоем с Масой они стали мять и щупать Девяткина. Тотвскрикнул. Он тоже был жив.