Астроном - Яков Шехтер

Есть души, предназначенные для высокой цели, им дано многое и спрос с них особый. Словно айсберги, проплывают они через житейские моря, и утлые скорлупки недостойных расшибаются о глыбу их ледяного спокойствия. Но горе тем, кто получил многое, а воспользовался малым. По лености, глупости или в силу эгоистических побуждений. Такой айсберг переворачивается; летит вниз гордо вознесенная глава, и разлетаются в пыль алмазные льдины.

Часы на колокольне ашрама пробили три. Учитель остановился и посмотрел на меня.

– Возлюбленный брат мой, – вдруг произнес он, протягивая руку. – Я вижу, тебя обуревают сомнения. Печать страдания лежит на твоем лице. Подойди, сядь рядом. Ненастную погоду лучше преодолевать рядом с друзьями.

Сгорая от стыда, я поднялся со своего места и сел на пол возле Учителя. Он никогда не обращался ко мне такими словами. Сколько я мечтал о его внимании, как добивался, как вымаливал его. Тщетно. И вот, именно сейчас, когда я приготовился совершить ужасное, он протянул мне руку. О, благородная душа! Если бы ты только знал, кому ты ее протягиваешь!

В этот момент раздался громовой удар и ветхая дверь, криво висевшая на петлях, с грохотом вылетела. В комнату, с автоматами наперевес, ворвались человек десять в черных масках и пятнистой форме ОМОНа.

– Руки, – прорычал один из них, – руки за голову.

Все моментально выполнили приказание, и только Учитель остался сидеть в безмятежной позе. Сквозь дверной проем, не спеша, вошел батюшка Анхель, а за ним алькальд. Батюшка откашлялся и степенно начал оглашать текст, предваряющий начало эпифании. Я никогда не присутствовал при совершении этого обряда, но столько слышал о нем, учил в школе и читал во всякого рода брошюрках и популярных изданиях, что почти дословно знал текст, произносимый батюшкой. Лица учеников покрылись смертельной бледностью. Они тоже поняли, что сейчас должно произойти, и каждый задрожал, подозревая в себе будущую жертву. Спокойными оставались только двое, я и Учитель. Я, поскольку знал, на кого падет выбор, Учитель из-за просветленного состояния души. Батюшка кончил и два раза взмахнул кадилом. Запах душистого ладана наполнил комнату. Я посмотрел на Учителя и к своему ужасу увидел, как тот начинает клониться ко мне, вытягивая для поцелуя губы. В моей голове точно молния сверкнула, и картина происходящего вдруг сложилась, как детская мозаика. Силы света, так вот кого имел в виду батюшка Анхель! А я-то, глупец, наивный доверчивый придурок! Что-то содрогнулось глубоко внутри меня и, почти не понимая происходящего, я резко дернулся, оказавшись с другой стороны Учителя, и, прильнув губами к его щеке, начал обряд эпифании.

Снова, словно воскрешая прошлое, над городком зазвенела труба. Ее чистые, высокие звуки уходили под самое небо и, отражаясь от низко висящих облаков, возвращались на землю, пробуждая души к смирению. Три раза прозвучала труба и жители городка, и не верящие своим ушам поспешили к полицейскому участку.

– Смерть! – воскликнула вдова Монтойя, видя, как распахиваются окна двери и люди отовсюду бегут на площадь. – Пришла смерть!

Она не выбежала из дома, подобно простолюдинам, а, помня о своей принадлежности к аристократии городка, отправила кухарку Авдотью разузнать подробности. Креолка поспешно сбросила фартук, повязала вокруг бедер зеленый шелковый платок, сменила гребень в густых, угольно-черных волосах, и вышла на улицу. Вернулась она спустя три четверти часа, раскрасневшаяся, с репьями, прилипшими к платку.

– Где ты валялась? – сурово спросила вдова, указывая на репьи.

– К забору прижали, – счастливо улыбаясь, ответила Авдотья. – Народу набежало, точно цирк приехал.

– Так что произошло? – стараясь не выдать волнения, спросила вдова нарочито ровным голосом.

– Эпифания! – воскликнула креолка, меняя выходной гребень в волосах на рабочий, и повязывая фартук. – Сегодня в пять перед ашрамом. Шествие начнется от участка. Алькальд приказал всем принять участие. Тот, кто откажется, будет заподозрен в сочувствии и содействии.

– Сочувствии, – хмыкнула вдова. – Хоть известно, кому?

– Да, пойман глава сатанинской секты. Бывший студент Казанского университета. Скрывался у нас несколько месяцев и успел охмурить нескольких легковерных дурачков. Говорят, будто они поклонялись свиной голове, приносили в жертву кошек и….. тут Авдотья прыснула и прикрыла рот подолом фартука.

– Говори уже, говори.

– Пили менструальную кровь!

– Фи, какая гадость, – вдова поджала губы и подошла к окну. На площади, прямо напротив ашрама группа пеонов под присмотром двух полицейских возводили из досок и бревен какое-то сооружение.

– А ведь кошек действительно стало меньше, – сказала вдова Монтойя, подходя к шкафу. Предстояло решить, в чем пойти на церемонию. Решение, прямо скажем, не из легких. Внимательно пересмотрев гардероб, она выбрала черное строгое платье с длинными рукавами, освежив его белой кружевной косынкой. Если надеть только черное, это могут воспринять как знак траура, скорби по преступнику. Белая косынка вносила элемент праздника, ведь эпифания, помимо всего прочего, еще и праздник веры и намекала на санбенито, в котором повезут преступника. Из тех же соображений, вдова пришпилила к черной шляпке с вуалью пурпурную розу, намек на очищающую силу пламени. Туфли оказались слегка перепачканными в грязи, Авдотья положила их в коробку не вычищенными. Вдову позвала креолку и долго выговаривала, держа в руках картонку с грязными туфлями. Служанка покорно кивала, но, судя по блеску глаз и рассеянной улыбке, то и дело пробегавшей по губам, ее мысли витали где-то далеко.

На колокольне ашрама пробило четыре с четвертью. Время матэ. Что бы ни произошло, жизнь должна идти своим чередом. Привычки, вот что привязывает человека в реальности этого мира. Не обладай они такой могучей властью над нашими характерами, обстоятельства и беды уносили бы душу Бог весть в какие края. Отставя мизинец, вдова осушила два калабаса, бесцеремонно посвистывая помпильей. Авдотья наготове стояла у самовара, ожидая сигнала заварить еще порцию.

– Достаточно, – сказала вдова, промокая уголки губ. – Переоденься, и пойдем.

Авдотья резко повернулась. Ее широкая юбка взметнулась, показав крепкие коленки и атласно блестящую кожу икр.

– Ох, если бы у меня сейчас были такие упругие ножки, – вздохнула вдова Монтойя, но тут же подавила в себе приступ дурного влечения, и поднялась из-за стола.

Уже за полчаса до начала эпифании все жители городка выстроились вдоль улицы, ведущей от полицейского участка к площади перед ашрамом. Площадь тоже была заполнена народом. В толпе шныряли мальчишки, продававшие ледяной лимонад и мелко нарезанную мякоть кактуса, увеличивающую слюноотделение. Ровно с пятым ударом колокола двери участка распахнулись, и на пороге показался алькальд в белой парадной форме. Он оглядел улицу, со вздохом потрогал пальцем ячмень на глазу и, отойдя в сторону, дал знак полицейским. На пороге участка показался Исидор. От горла до пяток его закрывал белый балахон с вышитыми андреевскими крестами – санбенито. Руки были скручены за спиной. Двое полицейских вели, придерживая за локти.