Моя любовь когда-нибудь очнется - Чарльз Мартин

Все еще лежа на полу, я огляделся и увидел вокруг себя мир, где глициния пышно цветет даже в декабре, где отставной морпех играет для друзей на волынке, где торговец подержанными автомобилями придерживает дверь для пожилой чернокожей леди, где священник погружается в воду вместе с испуганным ребенком, где студенты признаются в мошенничестве, где не невинные девушки прячут подальше квитанции из женских клиник и пишут книги, которые будут прочитаны в передаче Опры, где никудышный профессор купается в ледяной воде и сжигает засохшую кукурузу и где моя жена просыпается наконец от долгого сна и зовет меня.

Я был в мире, в котором мертвые танцуют.

В конце концов я все-таки поднялся на ноги и вошел в палату.

Она была там. Лежа на койке возле окна, она сияла, как весеннее солнышко, и ее большие карие глаза с любовью смотрели на меня впервые за много-много миллионов лет.

Тяжело и часто дыша, я не знал, куда девать руки, не знал, что́ сказать. С чего начать?.. Вдруг я уже не тот Дилан, которого она полюбила когда-то, а она – не та Мэгги? Насколько глубоки ее раны? По-прежнему ли мы – это «мы», а не два отдельных человека, каждый со своей болью и своими шрамами? Стоя посреди палаты в своих новых сапогах и испачканных в навозе джинсах, я смотрел ей в глаза и пытался понять, какой она стала и каким должен быть я. Мне хотелось, чтобы Мэгги сама сказала, кем мне быть, потому что тогда я бы сразу понял, какой стала она и, главное, какими теперь будем «мы»…

Наконец я закрыл за собой дверь, встал на колени рядом с кроватью Мэгги и увидел, как дрожат ее запекшиеся губы. Потом я взял ее за руку и снова заглянул ей в глаза, страстно желая узнать и быть узнанным.

Прошло несколько секунд, и Мэгги моргнула, слегка наклонила голову и улыбнулась мне.

Было уже за полночь, когда мы услышали звуки волынки. Выбравшись из постели, мы оделись и вышли из дома. В конце короткой аллеи – под дубом, где был похоронен наш сын, – стоял Брайс в полной парадной форме и со всеми регалиями. Он так яростно надувал мех, что его щеки побагровели, а на шее набухли извилистые вены. Когда мы подошли, Брайс был на середине «Все во благо моей душе».

Легкий, как вздох, ветер пронесся вдоль берега и зашуршал в ветвях над нашими головами. Светила луна, и наши вытянутые тени сбега2ли по откосу вниз и качались на темной воде.

Брайс без паузы заиграл «О, благодать!..». Эта мелодия наполнила нас, согрела, как утреннее солнце.

Когда отзвучала последняя протяжная нота и даже эхо, отразившись от реки, затихло вдали, Мэгги подошла к Брайсу и поцеловала его в щеку. Брайс стоял неподвижно, вытянувшись по стойке «смирно»: каблуки вместе, взгляд устремлен вперед и вверх. На его парадном кителе поблескивали медали на разноцветных ленточках. Вся одежда, включая лихо заломленный зеленый берет, клетчатый килт и белоснежные гольфы с черными кистями, была чистой, тщательно выглаженной, явно надетой впервые после долгого перерыва.

Так и не сказав нам ни слова, Брайс четко повернулся и растворился в тени под дубом, а мы еще долго стояли и слушали, как протяжные звуки волынки затихают в отдалении. Наконец Мэгги тронула меня за локоть, и мы пошли к реке. Ночь была прохладной, не такой, как в прошлом году. На полпути к берегу Мэгги обогнала меня и, взбежав на обрыв, быстро сбросила джинсы и блузку. Лунный свет освещал ее стройную фигуру, окружая тело ярким ореолом и блестя серебром в волосах.

Зайдя в воду по пояс, я как загипнотизированный смотрел на нее. Я был околдован, очарован видом этих стройных лодыжек, гибкой талии и изящных плеч. Вот Мэгги подняла руки, приподнялась на цыпочки и ласточкой сорвалась с обрыва. Она вошла в воду в нескольких футах от меня в облаке сверкающих, как драгоценные камни, брызг, и поднятые ею волны заплескались возле моего живота.

Через секунду Мэгги вынырнула, черная речная вода стекала по ее волосам и по лицу, на котором играла нежная, лукавая улыбка.

Над нашими головами пронеслась небольшая стая уток-каролинок – пронеслась и исчезла за темными верхушками кипарисов. Где-то вдали тоскливо и монотонно кричала сова. Еще дальше вниз по реке, где-то на краю болот Сокхатчи, коротко и звонко пролаяла енотовая гончая, а с юга доносилось согласное и торжественное, исполненное радости пение, которое плыло над тонким шпилем церкви пастора Джона, поднимаясь все выше к ясному ночному небу. Прислушиваясь к этой мелодии, мы с Мэгги медленно плыли вдоль берега, и эхо далеких голосов окутывало нас, словно теплый летний дождь. В эти блаженные минуты у меня было только одно желание, одна просьба:

– Боже, дай мне прожить с этой женщиной еще шестьдесят два года!..

Эту книгу я задумал в декабре 1995 года. Я как раз ехал по тоннелю Хамптон-Роудс, держа путь в один из терминалов Единой службы доставки, где работал тогда на утренней погрузке посылок. Рождественский сезон уже начался, поэтому моя смена начиналась в три часа утра – или ночи, это как посмотреть. Выехал я с большим запасом, поэтому очень старался не думать о том, что приеду на работу слишком рано.

Одновременно с работой в Службе доставки я еще учился в магистратуре. Совмещать одно с другим было нелегко, поэтому, стараясь сохранить как можно больше сил для учебы, я так долго не давал воли своей писательской страсти, что сюжеты, которые подспудно бурлили во мне все это время, в конце концов взбунтовались и начали без моего ведома всплывать на поверхность, точно сливки на молоке.

Здесь я должен сделать небольшое отступление. Дело в том, что мой опыт обучения в магистратуре был поистине уникальным – порой мне казалось, что по мере того, как я продвигаюсь в изучении тех или иных наук, передо мной одна за другой вспыхивают мощные электрические лампочки, которые освещают мой путь, делают его более определенным и ясным. Этот опыт я не променял бы ни на что на свете. Мой последипломный курс оказался столь увлекательным и интересным благодаря главным образом трем людям, перед которыми я до сих пор чувствую себя в долгу. Это Дуг Тарпли, Майкл Грейвз и Боб Шихль. Спасибо вам, парни, что не погнушались новичком и невеждой и приняли меня как равного. Снимаю перед вами шляпу!

Итак, я ехал через тоннель, когда мне стало ясно, что больше сдерживаться не могу. Многие из вас наверняка помнят школьные уроки, на которых вы лепили из пластилина макет вулкана, а потом заставляли его извергаться, насыпая в отверстие соду и наливая уксус. Примерно то же самое произошло и со мной, когда я достиг середины тоннеля. Совершенно неожиданно передо мной возникла фигура мужчины, который стоял на дне заснеженного оврага и грозил кулаком Небесам. Я сразу понял, что этот человек страдает от одиночества, что он промерз до костей, что сил у него почти не осталось и держится он лишь чудом. Примерно так, думаю, чувствовал себя Робинзон Крузо после кораблекрушения – одинокий, всеми покинутый, он отчаянно нуждался в Пятнице, который один мог спасти его с необитаемого острова.