Седая весна - Эльмира Нетесова

— Как сделал, на том спасибо, — ответила краснея.

— Мария! Может, хватит нам присматриваться друг к другу? Пора решаться на что-то определенное. Как считаешь? — подошел вплотную, заглянул в глаза с любопытством и надеждой.

— А не торопишься?

— Я опоздать боюсь! А то уведет тебя из-под носа какой-нибудь первачок. Что делать буду? У тебя их полная обойма! Нынешних и бывших. Отобьют и фамилию не спросят. А мои ребята потом до самой пенсии меня высмеивать будут. Весь авторитет потеряю, — смеялся громко.

До самого утра проговорили они. Игорь впервые остался на ночь. И рассказал Марии о себе все начистоту.

— Знаешь, в детстве хулиганистым рос, драчливым, задиристым. Учился плохо. Родителям не до меня было. Оба занятые люди. Отец был геологом, мать — журналисткой. И только дед — отставной генерал. Он и не выдержал. Увидел, как я подрался во дворе. И отвез меня в военное училище. Там его все знали. А дед подвел меня к какому-то мордастому старшине и говорит: «Вань! Слепи из моего оболтуса человека! Упустил я его! Подправь по полной программе без поблажек. Нигде спуску не давай. На время занятий забывай, чей он внук. За него с тебя спрошу!» С того дня моя жизнь круто изменилась. Из райских условий я мигом попал в казарму. Где в шесть утра — подъем, в семь — завтрак, а в половине восьмого — ученья на полигоне, настоящая муштра. И это без увольнительных и отдыха. Я первые полгода прописался на гауптвахте. За малейшую провинность, неосторожное слово, за никчемность. Ведь дома я никогда за собой постель не заправлял. Не умел. В училище и туалеты чистить, и готовить научили, одеваться за минуту, а уж об ученьях и не говорю. Старшина старался на совесть. Чуть начну отлынивать — тут же в ухо либо в зубы. И матом так орет, свет не мил. Лишь через полтора года отпустили домой в увольнительную на пару дней. Я, как дурной, бежал по улицам. Мне все казалось, что старшина догонит и вернет. Я научился бояться людей. Этот страх заставил меня переломить в себе многое. Он загонял на турник. И, веришь, я стал виртуозом. Научился владеть своим телом. А пришел беспомощным. Не умел подтянуться на турнике. Зато потом до полусотни — отжимался шутя. До сих пор смешно вспомнить, как прыгал через «козла». Весь лоб об него разбил. Сам, как козел, с шишками на голове ходил. Все колени разбивал об него вдребезги. Не знал, как чистить картошку, мыть пол. Всему научился. Меня чаще других заставляли дневалить в казарме. Пару раз устроили «темную». С тех пор порядок наводил идеальный. Даже старшине придраться было не к чему. Но страх перед ним застрял во мне. Знаешь, о чем я тогда мечтал? Вырасти, получить образование и, придя в училище, набить морду старшине. Так, как он мне в то время. Я из последних сил старался. А когда пришел домой в первое увольненье, родители меня не узнали. Самостоятельным стал. Подрос, да и поведение изменилось. В разговоре не перебивал никого, научился слушать. Мои бывшие друзья стали неинтересными, скучными, ограниченными. И я через десяток минут расстался с ними. Конечно, дед наблюдал за мной. Я это понимал. Когда вечером сел посмотреть телевизор, услышал, как он говорил по телефону со старшиной. Благодарил, как родного. И все просил его не отпускать кнут и вожжи. Так-то и вылепили из меня военного. Сначала лейтенантом — после училища, потом пошел выше. В Афганистан поехал в звании подполковника.

— Игорь! А разве ты не мог отказаться от Афгана? — спросила Мария.

— Машенька, я военный! Подчиняюсь приказу. Там не спорят. Не согласен иль не нравится, пиши рапорт и уходи. Никто не держит силой.

— Неужели жена за тебя не боялась? Ну и что, если уйти пришлось бы? Зато не получил бы ранений! — не соглашалась Мария.

— Послушай, я и не хотел уходить из армии. Другого выбора не имел. Вон мои друзья детства! Никто не служил. Все сугубо гражданские. А из семерых — в живых четверо! Одного — рэкетиры, прикончили. Второй связался с крутыми, его менты подстрелили, третьего в машине застрелили. Во всех трех случаях убийц не нашли. Да и те четверо с охраной в туалет ходят даже у себя дома. Не хотел бы такой жизни себе. А связывай с ними прежняя дружба, и со мною могло случиться всякое.

— Ну, а на войне разве меньше риска? Там каждый человек — мишень! Ты говоришь, они — под охраной живут? Зато не имеют ранений.

— Мария! На войне — кто кого. И чаще всего пуля достает трусоватых, тех, кто прячется. Я сам искал смерть. Мудрено, что она меня обошла.

Мария вздрогнула, ничего не сказала. Ей стало холодно. И спросила робко;

— А разве мнение жены для тебя ничего не значило?.

— Ты о чем? Об Афгане? Но ведь, она и не отговаривала. Да и я ее не понял бы. Жена военного должна быть готовой ко всему.

— И теперь? — широко округлились глаза.

— Я и сегодня… Пусть не то, что прежде, но покуда не на пенсии… Теперь молодых офицеров учу и солдат. А завтра могут востребовать самого.

— Куда? — дрогнул голос Марии.

— Нам не докладывают. Нам приказывают. Потому я и заговорил с тобою заранее. Чтоб все взвесила. Может, так и дослужу до пенсии — тихо и спокойно, здесь! А может? Хотя кто сумеет предугадать завтрашний день? Вот смотри, сколько мы говорили? Долго! А возле дома и вокруг него — двое мальчишек бегают. В окна заглядывают, подслушивают, прячутся. Что им нужно, что задумали? Наверное, твои ученики? Пойду поговорю с мужиками, — вышел из дома, не дождавшись ответа хозяйки.

Мария, выглянув в окно, увидела, как Игорь выволок за шиворот из-под крыльца Славика Рогачева. Отряхнув с мальчишки снег, усадил рядом с собой на ступеньку, заговорил с ним тихо. Мария ждала долго. Игорь, вернувшись, улыбнулся:

— Убедил соперника! Хотел со злости стекло в окне высадить. Теперь передумал. Страдал парень. Любит он тебя. Сам сказал. Говорил, что добрей тебя во всем свете нет. Видишь, как мне повезло? А ведь устами младенца глаголит истина! Выходит, не зря выжил! Так что ты решила? — подошел к Марии.

— Согласна, — ответила взглядом.

— Спасибо тебе за то, что не испугалась. Теперь женщины не хотят рисковать. Им на все и про все подай гарантию! А где ее взять, если не только мы, даже гражданские ни в чем не уверены.

— Игорь, а твои родители живы?

— Нет, Мария. Я у них был поздним ребенком. Да и не до меня им было. В таком возрасте, а главное, с их работой, вряд ли стоило заводить дите.

—. Но ведь и мы не молоды, — заметила Мария недвусмысленно.

— Моей матери было сорок два, когда я родился. Она даже не поверила в беременность и не ходила ко врачам проверяться. А я как снег на голову. Взял, да и вывалился на свет Божий. Отец от удивленья чуть дара речи не лишился. Почти двадцать лет прожил он с матерью без единой беременности. Они уже и не ждали. А я — вот он весь! Дед меня враз в ефрейторы произвел.

— За что? — удивилась Мария.

— Знамо дело! За глотку! Говорят, орал я до двух лет без перерыва и увольнительных. Будто все это время на гауптвахте сидел. Мои извелись, оглохли. И главное, никто не мог понять, чего надрываюсь? Врачи осмотрели — здоров. Но кричу. Посоветовали терпеть, мужаться. Сказали, что крик мой не от болезни, а от вредности характера. Пообещали, что к трем годам израстусь. Но я раньше образумился. А знаешь как меня в детясли сдали. И я впервые увидел девчонку. Наверное, стыдно стало, мужское званье вспомнил. И мигом захлопнул рот…