Ярое око - Андрей Воронов-Оренбургский

* * *

...У стремянного Митьки Бурьяна лопнули нервы; размахивая, как мельница, руками, он вскочил на подводу, ровно подброшенный пружиной.

— Мало-о! Малым-мало нас!.. — Он по-оглашенному, как блажной на паперти, завыл и затряс головой. Давясь слюной, царапая всех изуверским косящим взглядом, рванул на груди исподнюю рубаху: — Догорделись?! Допавлинились?.. А вона, гляньте!.. Супротив Чагониза мы ничтожество! Тикати! Ти-кати... надо!! Вон оно-о! Наше чистилище! А я жить хочу! У мене дети малые! Мать на мени!..

— Га-а-ад! Гнида! Ты для кого фитиль поджигашь?! Ты мне эт-то гавканье брось! — рявкнул побелевший Степан Булава; врезался конём в толпу и с маху плетью шибанул того по лицу. — На тебе! Н-на! Ишь, сердце у него кровей закипает! — в бешенстве рычал воевода. — И иш-шо тоби, сучий хвост! Усе жити хочуть! Не у тоби одного робяты да старики. В стр-рой! На переды! Я-ть те покажу, как со смутой якшаться. Только отвага и кровь искупят твою брехню!

* * *

— Русичи!

Заслышав князя, дружина смолкла. В очах Мстислава стучала и билась чёрная синь.

— До братьев-киевлян нам уже не поспеть... Поганых и впрямь невиданно. На равнине — нас сотрут! Но за повозками продержаться — есть надёжа!.. Всем стоять насмерть! Не поддавайтесь страху! Бейтесь! Бейтесь за свою жизнь до конца! И коли уж нам суждено здесь по воле Господа сложити головы... то умрём достойно, как подобает русичам! Братья! Для меня великая честь быти с вами в сей день! И помните крепко: не в силе Бог, а в правде! Христопродавцам средь нас места нет!

Князь с лёгким звяком выхватил из ножен меч, на коем вспыхнуло слепое солнце. Взял булат за остриё и рукоять, будто держал на ладонях голубую молнию, и, склонив голову, поцеловал.

...Тысячи молний вспыхнули в руках ратников и тысячи губ молитвенно припали к клинкам.

— А теперь по места-а-ам! Занять оборону-у! К бою!!

…И вновь от грома сшибки оглохли небеса и встала на дыбы степь!

Люди сходили с ума от стонов и криков.

Звенела, скрежетала, лязгала сталь о сталь, чавкала, разя живое... Русичи яро рубились со смертью, окружавшей их со всех мыслимых сторон. Это было и вправду чистилище, изрыгавшее серу и пламя!

Татары ломились прорвой.

В глазах дрожала алая бездна: мужества, отчаянья, лютости, храбрости, ужаса, решимости, шальной неистовой радости и дикого безумия.

Мёртвым некуда было упасть... Всюду виднелись их серые, подсинённые, как из олова и свинца, лица с чёрными от крови губами... Их тела, надрубленные мечами и топорами, пробитые стрелами, копьями, зажатые щитами, толкались и двигались среди живой рычащей толчеи.

Трупы людей и лошадей, обломки расколотых, перевёрнутых повозок, тюки и торбы с провизией запруживали ход; земля на глазах израстала холмами тел.

...Из-под копыт и сапог отовсюду тянулись руки: они хватались за всё, вонзались пальцами, будто крючьями, и то, что попадало в это хищное, слепое месиво, выхода из сего ада уже не знало.

Тут и там из-под мечей и сабель взмахивала алыми крыльями кровь и рассыпалась багряными веерами на звенящую сталь.

— Русь, дай бою! — свирепо рычало у пылавших огнём повозок.

— Врежь иродам! Кр-рой!

— Кроши сплеча! — остервенелым рёвом отвечала рубка у заградительных кольев.

...Жутко роптала под копытами зачерствелая от бездождья земля; тучи пыли носились над безбрежной равниной, и где гуще клубилась тьма, там чаще вздымались мечи, мчались кони без всадников, рвались стоны раненых, крики ярости, гром литавр и призывы сигнальных рогов.

Враг, то откатываясь, то напирая на заслоны русичей, метал копья, чернил небо тысячами стрел, натягивая грозные луки-сайдаки. Меткие стрелы с закалёнными иглами на конце для кольчужных «скважин» вонзались в горячую плоть; под прикрытием атак конницы подкатывались к повозкам облитые маслом огромные скатки сухого камыша и поджигались; через повозки летели отрубленные головы и руки витязей, — но стояла, не горбясь, Русь! И держалась, как прежде, стойко, встречая в мечи и копья озверевшего врага. Стрелы и сулицы, каменные и чугунные ядра пращей вышибали из седел подлетавших отчаянно близко всадников, и монголы, рыча и визжа от бешенства, отходили, не в силах сломить, опрокинуть русичей на лопатки.

* * *

...Субэдэй был в ярости от упорства и мужества малочисленного врага. Окружённый двумя сотнями отборных гургаудов, он то и дело посылал уланов-гонцов узнать: как бьются его багатуры? Не просят ли пощады бородатые урусы? Не видать ли с Днепра свежих войск хрисанов? Нет ли другой какой угрозы? От своих вездесущих лазутчиков он знал, что Тохучар-нойон выполнил его приказ — напал на киевского конязя. Что войско того, как и дружина Мастисляба, окружило себя повозками, отстреливается и отбивается секирами и мечами. Знал старый Барс с Отгрызенной Лапой и то, что Тохучар пытается выкурить урусов из-за повозок в степь посредством огня и дыма, как пчёл из дупла... Эта идея ему пришлась по душе. Уж слишком много гибло его храбрых нукеров и багатуров от топоров и мечей упорных хрисанов.

— Как урусы? — Субэдэй метнул подозрительный взгляд на склонившегося у его Белой юрты гонца и снова уставился в клубящуюся даль.

— Стоят, о мой повелитель! Никто не просит пощады, никто не сдаётся в полон. Ай, шайтан их конязь! Где появляется он, там меркнет солнце для монголов.

— Заткни рот! Если дорожишь башкой. Ты скажешь, когда тебя спросят. Как Тынгыз? Как Мэргол?.. Ну, где твой болтливый язык, ишак?

— Тынгыз-хан бьётся, как волк, повелитель!.. Всё время впереди... Два коня убито под ним!

— Как другие тысяцкие? — Багатур похолодел взором, но впился в гонца с нескрываемым нетерпением.

— Горе, храбрейший! Мэргол убит! Насыр и Чулут-хан тоже...

— А Гаотай Железная Нога где?! Бургут?.. — с надеждой сверкнул огненным оком Субэдэй.

— Они тоже убиты! Там, у проклятых повозок урусов, господин...

— Ой-еее! — Слова улана упали на багатура, как гром. Ошеломлённый, он костенел скулами, не в силах поверить, потом придушенно крикнул в сторону реки: — Будьте вы прокляты, неправедные псы! Клянусь Огнём, я смету вас с лица земли! И проклянёте вы семя, зачавшее ваш род! Найди мне Мунх-хана и Хыргыс-Нура! Пусть они опрокинут эти чёртовы повозки! Прорвут кольцо! Подожгут кругом степь и живьём зажарят урусов! Режьте им глотки! Выжгите всех! Собакам собачья смерть! Киньте на них Бешеных и Безумных! — бросал приказы уже тысячникам Субэдэй. Облезлая коса его тряслась, прыгала по спине, седые с подпалиной волосы растрепались. Он сел на войлоки, задыхаясь, чугунно-бурый, мокрогубый; пальцы его порвали шнурок персидских чёток.

* * *

Шёл третий день осады. Небо было охвачено огнём. В нём клубились и дико метались дымы и тучи, и всею безбрежною толщей своей падали на потрясённую твердь... и казалось, что в самых основах своих рушится мироздание.