Греховные радости - Пенни Винченци

И в этот момент вспыхнул свет, и вместо напряженного от удовольствия лица Джейми чуть в отдалении, за его обнаженными, равномерно двигавшимися спиной и ягодицами она увидела старшую воспитательницу; та стояла и смотрела на них с выражением крайнего омерзения и презрения на лице; тело Георгины сразу же словно одеревенело, ощущение наслаждения мгновенно исчезло; однако она не почувствовала ни страха, ни стыда — ее охватила только злость из-за того, что такое наслаждение оказалось испорченным, но одновременно на нее напал и неудержимый смех; и звук, который все же вырвался из ее губ, был не вскриком оргазма, но хриплым и веселым хихиканьем.

Ее исключили немедленно; послали за Александром, и в тот же самый день она была отправлена с ним домой. Администрация школы была очень корректна, даже доброжелательна; но, как было сказано Александру, его дочери дважды делали предупреждения по поводу ее поведения, не раз в ее комнате обнаруживали мальчиков, хотя за столь возмутительным занятием застали впервые; и ее отношение к этим предупреждениям было таково, что не дает им оснований снова делать ей снисхождение. Георгина, похоже, не испытывала никаких угрызений совести и даже не собиралась извиняться; она только заявила, что старшая воспитательница должна была постучаться, что у нормальных людей принято стучать, прежде чем заходить в чью-то спальню.

В машине, уже по дороге в Уилтшир — ехали они, пожалуй, чересчур быстро, — она сидела молча, смотрела по сторонам, чувствовала себя явно совершенно спокойно и непринужденно и только время от времени принималась грызть и без того сильно обкусанные ногти. Когда они уже почти приехали и впереди показался дом, Александр остановил машину на вершине холма, перед самым въездом на Большую аллею, посмотрел на Георгину и проговорил:

— Меня это все сильно огорчает, Георгина, очень сильно огорчает. Я совершенно не понимаю твоего отношения. Твое поведение я еще как-то могу понять. Но твоего отношения — нет, не понимаю.

— Не вижу особой разницы, — ответила Георгина. — И не понимаю, что такого плохого мы делали. А потому и не вижу, из-за чего это я должна так уж раскаиваться. Но если я тебя огорчила, извини. — У нее было какое-то странное внутреннее состояние; по характеру своему человек, в общем-то, неагрессивный, скорее даже наоборот, мягкий, дружелюбный, временами даже чересчур уступчивый и сговорчивый, она, с тех пор как Шарлотта рассказала ей о матери, и особенно после смерти Вирджинии, чувствовала себя как будто потерянной, дезориентированной, утратившей свое настоящее «я». И теперь с оскорбленным, озадаченным, сердитым видом смотрела на отца и просто не могла взять в толк, чего такого он никак не может понять.

— О господи, — произнес Александр, — и как только ты можешь говорить, будто не понимаешь, что вы сделали плохого? То, чем вы занимались, прямо и ясно запрещено школьными правилами, тебя об этом предупреждали и раньше; а кроме того, Георгина, мне бы хотелось верить, что у тебя достаточно чувства собственного достоинства, чтобы не бросаться в постель с первым же мальчишкой, который тебе предложит. Мне бы очень хотелось в это верить.

— Он был не первый, — ответила Георгина.

— Георгина! О боже. — Он уронил голову на лежащие на руле руки.

— Ну, папа, извини меня. — Она сознавала, что голос ее звучит очень холодно, однако ничего не могла с этим поделать. — Это, наверное, моя плохая наследственность сказывается.

Александр поднял голову и уставился на нее:

— Не понимаю, о чем ты?

— Правда? В самом деле не понимаешь?

— Да. В самом деле.

— Ну, папа! Я хочу сказать, что явно пошла по стопам матери. Тоже сплю с кем попало. Не забывай, я ведь понятия не имею, кто мой…

Александр поднял руку и сильно ударил ее по лицу:

— Не смей, никогда не смей так говорить о матери! Чтобы я этого больше не слышал!

— Почему? Ведь это же правда, разве не так?

— Это неправда. И я не позволю тебе так говорить!

— Да? — Она посидела немного молча, держась за щеку рукой, глядя на отца и удивляясь одновременно и тому, откуда может быть у него такая верность матери, и тому, почему она сама ведет себя подобным образом, почему оскорбляет человека, которого любит больше всех на свете. — Ну что ж, — вымолвила она наконец, — то, что ты остаешься так ей верен, производит большое впечатление. Очень большое. Говорить о ней так я больше не буду. Но боюсь, что не думать так не смогу.

Наступила долгая тишина; Александр сидел, глядя прямо перед собой, на дом, лицо его внезапно сильно постарело, на нем появилось выражение полнейшего отчаяния. Потом он повернулся к Георгине и обнял ее.

— Георгина, прости меня. Прости, что я тебя ударил, я просто не понимаю… О господи, что я говорю… ты, наверное, хочешь поговорить обо всем этом…

— Папа, не надо, пожалуйста, не надо… — Она высвободилась из его объятий, немного отодвинулась от него, помолчала, потом уселась как прежде, взглянула на отца, и вся ее бравада вдруг пропала, теперь она стала маленькой, незащищенной, готовой вот-вот разреветься девочкой. — Так мне и надо, меня и стоило ударить. И не хочу я ни о чем говорить, мне все это противно. Пожалуйста, не надо. Мне трудно, я пытаюсь как-то со всем этим справиться. Но говорить я ни о чем не хочу. И уж обсуждать это именно с тобой тем более не хочу. Я тебе очень сочувствую, мне страшно стыдно, что меня исключили и что я тебя опозорила. Прости меня, но, пожалуйста, не заставляй говорить о маме и, пожалуйста, никогда больше не пытайся заставить меня хорошо о ней думать. Ладно? А теперь поехали, пожалуйста, домой. Я страшно устала.

— Да, конечно. — Он включил двигатель и тронул машину.

Когда они уже ехали по Большой аллее, Георгина незаметно взглянула на него. Выражение лица Александра ее поразило. На нем было написано колоссальное облегчение.

Ужинали они на кухне, вдвоем. Атмосфера была удивительно непринужденной.

— В какую же школу тебя теперь определить, ума не приложу, — достаточно бодро проговорил Александр. — После исключения попасть куда-нибудь непросто.

— Не хочу я ни в какую школу.

— Ну не можешь же ты не учиться. Тебе надо хотя бы получить среднее образование.

— Я знаю. Но я ведь тебе говорила, что не хочу идти в полную среднюю школу. И уж во всяком случае не в эту. Я хочу в колледж, который берет с неполным средним, и хочу заниматься архитектурой. Я могла бы поступить в тот, что в Свиндоне, правда? По-моему, они должны меня взять с удовольствием.

— Не знаю, не уверен. Могут и не согласиться. Не думаю, что они с радостью кинутся на тебя только из-за того, что ты из нашей семьи.

— Ну, папа! Не говори глупостей. Я вовсе не это имела в виду. И, кроме того…

— Да?

— Нет, ничего. Я хотела сказать, что ведь неполную среднюю я закончила неплохо, оценки для поступления в колледж у меня достаточные, и к тому же я точно знаю, чем хочу заниматься.